Смольков Виктор Иванович

Я не был с ним знаком. И никогда его не видел. Он погиб на той, теперь уже далекой войне, за девятнадцать лет до моего рождения, весной 1945-го, не дожив ровно один месяц до Победы.

РЕКВИЕМ

Он – старший брат моей мамы и мой родной дядя Виктор Иванович Смольков.
Время умеет стирать подробности из памяти людей, очень многое стерлось в памяти у моих родных и о Викторе Ивановиче. Осталась только фотокарточка, старая рыжая фотография, где он запечатлен в полевой военной форме с лейтенантскими погонами и тремя орденами на груди: орденом Красной Звезды и двумя орденами Отечественной войны. С фотографии не раз делали копии, была такая копия и в нашей семье, семье фронтовика, семье, в которой всегда очень трепетно относились к памяти о погибших и живых участниках Великой Отечественной.
Уже не помню, с какого возраста я знал, что дядя Витя погиб 9 апреля 1945 года «где-то под Веной», в Австрии. ­Ясмотрел на фотографию, и мне всегда было не по себе, мне казалось, что лежать где-то там, далеко-далеко, куда не могут приехать твои близкие и родные, ужасно грустно и одиноко. Это, конечно, были мои наивные детские мысли. Время шло, я взрослел, появилось другое восприятие мира. Стало очевидно, что душа человека никак не связана с его бренными останками, но вот... та грусть, та наивная детская тоска о том, что очень одиноко лежать в далекой австрийской земле, сохранилась. А в 90-е, когда реально появилась возможность ездить заграницу, детские переживания оформились в твердое желание съездить и поклониться могиле дядьки.
Мне представлялось, как я приду в ухоженный Венский парк, и где-то в глубине этого парка под раскидистыми дубами и вязами будет стоять памятник, на котором русскими и латинскими буквами будет просто написано «Лейтенант СмольковВ.И.». Ну, или, может быть, под дубами и каштанами будет стоять гранитная стена, на которой будут высечены имена советских воинов, погибших за счастье земного человечества, и среди этих имен будет имя дядьки «СмольковВ.И., л-т». Так мне представлялось.
Реальная возможность поехать в Австрию в 90-е появилась, но денег на поездку не было, да, собственно, тогда их ни на что не было. Единственное, что я тогда сделал, это изготовил новую копию фотографии дядьки, вставил ее в рамочку и повесил на стену в своем доме. Теперь он был всегда на виду моей семьи: меня, Валико и моего сына Стаса. Раз в году, на Великий Праздник 9 Мая, я снимал фотографию со стены, ставил ее на стол, возле нее мы ставили букет цветов, свечу и конечно же фронтовые сто грамм в граненом стакане, накрытом краюхой черного хлеба. Праздник проходил, и я опять возвращал портрет на стену.
Так прошло почти десять лет. К началу 2000-х, наконец-то появилась финансовая возможность посетить памятное место в Австрии, но тут возникла новая проблема: а собственно, где это памятное место? Определение «под Веной» можно очень широко трактовать, особенно учитывая, что в боях под Веной погибло около 800 000 наших соотечественников. Иди-ка поищи!
Я попробовал еще раз опросить родственников. Мама ничего не помнила, а если точнее, наверное, и никогда не знала. Тетя Шура, старшая сестра Виктора Ивановича, тоже много сказать не могла. Единственный человек, который мог хоть что-то внятно сказать по этому вопросу, был еще один мой дядя – Николай. Дядя Коля был лет на десять младше Виктора Ивановича, и его воспоминания, как о живом человеке, о старшем брате тоже были крайне скудны. Чего же хотеть? Ему было лет восемь, когда Виктор ушел на войну. Но дядя Коля помнил, что кроме уже известной фотографии приходила похоронка, которую потом, как водится, потеряли, и вот в ней было написано... А что было написано, никто не помнил. Все помнили дату, помнили Австрию, неуверенно говорили про братскую могилу. Иеще вдруг как-то в разговоре всплыл Штоккерау, город в Австрии, в федеральной земле Нижняя Австрия.
В общем, темный лес. Куда ехать, было совершенно неизвестно.
Однако 2000-е – это уже век электронных технологий, и мною были осуществлены первые попытки поиска данных о дядьке в Интернете. Увы, безрезультатно. Тогда я обратился к своему двоюродному брату, еще одному такому же племяннику, сыну Николая Ивановича, к Александру Николаевичу Смолькову. Александр вначале 2000-х служил подполковником ФСБ в Москве. Я подумал, уж кто-кто, а сотрудник столь могущественной организации сможет отыскать в архивах затерявшиеся данные о нашем дяде. Но все равно все как-то тормозилось, а точнее – не ускорялось. Как-то мы топтались на месте.
Первые внятные данные стали появляться только в начале десятых. Исчез Штоккерау и появились Штирия и Йонсдорф. Маленькое село Йонсдорф недалеко от окружного центра Фельдбах. А там где? А никто не знает. Но уже было легче, можно было попытаться узнать у местных жителей, где братская могила советских воинов. И в мае 2012 года я собрался туда ехать. Были взяты билеты в Вену на
­14-емая. Я продумывал, как буду добираться до Йонсдорфа. И тут 10-го позвонил Александр и сказал мне: «Записывай!»
Виктор Иванович Смольков действительно погиб 9 апреля 1945 года в Йонсдорфе, где и был захоронен в братской могиле (обычно офицеров в братских могилах не хоронят, но, видимо, было слишком много потерь). В 2002 году кладбище в Йонсдорфе было ликвидировано и останки из братской могилы были эксгумированы и перенесены на интернациональное воинское кладбище в селе Мюльдорф близ того самого окружного центра Фельдбах. Стало ясно куда ехать.
Но 12 мая я попал в больницу и 14-го никуда уже не полетел.
Месяц меня вытаскивали почти с того света, и еще полгода я не мог даже помышлять ни о каких поездках дальше своей работы в Москве. Но Бог – свят, уже в декабре мы поехали в Египет, а в феврале 2013-го я, набравшись сил, слетал к друзьям в Австралию. То есть я был снова готов ехать.
Вторая попытка была назначена на 2014 год, на первомайские праздники.
К тому времени и в Интернете наконец-то появилось больше сведений о погибших в Великую Отечественную, и я сумел найти на дядьку два наградных листа и выписку из списков безвозвратных потерь. Из этих документов я узнал, что Виктор Иванович Смольков 1924 года рождения был призван Тоцким РКК Чкаловской (Оренбургской) области 14 июня 1942 года. В боевых действиях принимал участие с 17 августа 1943 года на Воронежском фронте (год, видимо, обучался на ускоренных офицерских курсах). 7 октября 1943 года был легко ранен. С 1 ноября 1943 года воевал на 1-м Украинском фронте, впоследствии на 2-м и 3-м Украинском. Млад-
ший лейтенант, с начала 1945 года лейтенант – командир пулеметного взвода
1131-го стрелкового полка 337-й стрелковой Лубненской дивизии. Принимал участие в боях на Курской дуге, в освобождении Киева, в Корсунь-Шевченковской операции, в освобождении Правобережной Украины, освобождении Чехословакии, в боях «за город Будапешт» (кажется, именно оттуда его фотография) и в освобождении земли Штирия, Австрия. В Австрии закончила путь его родная Лубненская дивизия, и в Австрии же закончился жизненный пусть дяди Вити. Было ему 20 лет.
Выписка из наградного листа:
«За время наступательных боев в районе селений Антоновка и Переселения младший лейтенант Смольков, при выходе расчетов из строя, сам ложился за пулемет и отражал контратаки противника, при этом истребил не менее 40 офицеров и солдат противника.
За проявление мужества и отваги в бою и умелое командование подразделением ходатайствую о награждении младшего лейтенанта Смолькова Виктора Ивановича орденом Отечественной войны II степени.
Командир 1131-го стрелкового полка подполковник Устинов. 29 января 1944 года».
Я всегда знал, что дядька – герой!

* * *
1 мая 2014 года я с Валико вылетел из Москвы через Берлин в город Грац – столицу земли Штирия.
2 мая 2014 года мы поездом из Граца доехали до Фельдбаха.
С собой у меня были: еще одна копия фотографии дядьки в рамке, церковные свечи, крест, стограммовая бутылка водки, горсть родной русской земли, молитва о упокоении павших воинов за веру и Отечество. Куда идти, я знал. (Сильная штука Интернет! У меня был космический снимок Фельдбаха и Мюльдорфа.) По дороге мы купили хлеб и гвоздики, краюху хлеба, которую мы везли из России, мы забыли в гостинице в Граце, всего не упомнишь!
Около полудня 2 мая 2014 года мы стояли перед входом на кладбище Мюльдорфа – где искать дальше, я не знал.
Обычная история с этими кладбищами. Всегда там ищешь, где же «лежат» твои близкие, и всегда плутаешь. «В каком, говоришь, ряду? Седьмом? Нет? Шестом! Вон шестой... И где?» Здесь я даже не имел представления: где это вообще. Спасало только то, что кладбище было относительно небольшое и ухоженное! Австрия! Через десять минут поиска мы поняли, что это не только воинское, но и обычное гражданское кладбище, прямо при нас кого-то провожали в последний путь. Покрутившись, мы случайно вышли на участок, на котором ровными рядами стояли невысокие черные каменные кресты, на которых были надписи «ZWEI UNBEKFNNTE DEUTSCHE SOLDATEN 4/1945», «DREI UNBEKFNNTE DEUTSCHE SOLDATEN 5/1945». Нашли воинское кладбище! И в дальнем углу я увидел высокий, метра в два, белый памятник-триптих. Это было то, что я искал (в Интернете же фотографию нашел!). Центральная плита изображала погибшего воина, которого поддерживал ангел, слева были имена на латинице, справа имена на кириллице. Одно немного смущало: в кириллице присутствовали десятичные «i» и имена были Воротюк Микола... Iван Медвiдь. Но мало ли...
Я поставил фотографию на плиту возле постамента, положил цветы, стал возиться со свечами, и вдруг мой взгляд упал на нижние строки... «УНА»! Украинская национальная ассамблея — украинская политическая партия праворадикального толка, националисты. Враги! Памятник стоял бойцам Украинской повстанческой армии, армии, которая с оружием в руках сражалась с Красной Армией на стороне фашистской Германии. Я медленно разогнулся, лихорадочно соображая, что же теперь делать...
– Лер, ты что? – заметив, как я побледнел, испуганно спросила Валико.
– Это памятник украинским националистам, – ответил я.
– Кому?!!
– А дедам тех, кто сегодня убивает народ на Восточной Украине!
– Да?!! И чего теперь делать?
– А не знаю. После переноса могли и сюда подкопать. Им-то, австрийцам, все равно, они про нас толком ничего не знают... Блин, и зажигалку не взял... свечи зажечь нечем, – я покрутил головой в надежде увидеть кого-нибудь из служителей кладбища поблизости, – пойду поищу зажигалку.
Возле одноэтажного кладбищенского офиса я нашел служителя и на смеси русско-английско-немецкого попросил зажигалку, чтобы зажечь свечи. Он хорошо меня понял, выдал зажигалку и дал понять, что, мол, можешь не возвращать, надо так надо! Я поинтересовался, показывая на белый памятник: а это единственное русское захоронение здесь? «Я-я», – ответил мне он. Я пошел обратно, ломая голову, что же мне все-таки надо сделать? Я вспомнил, как спросил отца незадолго до его кончины, когда он лежал в постели, прикованный болезнью: «Батя, если бы сейчас сюда вошел немец, твой ровесник, такой же солдат, как и ты, не эсэсовец, что бы ты сказал ему?» Отец подумал и тихо ответил: «Ничего. Руку бы ему пожал. Давно все было – пора забывать обиды». И я решил: значит, так распорядилась Судьба. Будем все делать, как положено. Кто я такой, если даже отец своих врагов простил?
– Делаем все, как собирались, – сказал я, подойдя к памятнику, – ставим свечи, цветы.
Я достал землю и высыпал возле памятника. Вместе мы поставили и зажгли свечи. Я налил в стакан водки, поставил у подножия памятника и накрыл его куском хлеба. Достал лист с молитвой и начал читать:
«Непобедимый, непостижимый и крепкий во бранех Господи Боже наш! Ты, по неисповедимым судьбам Твоим, овому посылаеши Ангела смерти под кровом его, овому на селе, овому на мори, овому же на поле брани от оружий бранных, изрыгающих страшныя и смертоносныя силы, разрушающия телеса, расторгающия члены и сокрушающия кости ратующих; веруем, яко по Твоему, Господи, премудрому смотрению, такову приемлют смерть защитники веры и Отечества...»
Я читал молитву, но мне было неуютно. С одной стороны, я все делал правильно, по-совести, но с другой стороны... с другой стороны, по справедливости, что-то выходило не так!
Молитву я дочитал:
«...водвори их в сонме славных страстотерпцев, добропобедных мучеников, праведных и всех святых Твоих. Аминь!»
– Фотографию здесь я не оставлю, – через минуту сказал я.
– Я тоже так подумала, – поддержала меня Валико.
Мы отошли к лавкам и присели. Я ничего не чувствовал, кроме, может быть, какой-то легкой досады. Все как-то пошло... не так все пошло. Но что же сделаешь? Помолчав некоторое время, я пришел к выводу: а ничего не сделаешь.
– Ладно, пошли. Вроде бы что нужно – сделали, – сказал я, поднимаясь и надевая рюкзак.
– Пошли... – вяло согласилась Валико.
Мы шли по главной аллее интернационального воинского кладбища и читали надписи: немецкие солдаты, австрийские еще той войны, итальянские, а наших не было. Вдруг в углу кладбища я заметил невысокую плиту, она меня заинтересовала тем, что, мне показалось, там было написано слово «RUSS». Мы подошли поближе и обнаружили памятник русским государственным подданным и даты: 1939–1945.

HIER RUHEN
RUSS. STAATSANGEH?RIGE
1939–1945

Спрашивается, а это кому? Каким русским, почему не советским? Потоптавшись, мы пошли на выход. Сплошные загадки окружали нас. А где похоронен дядька – непонятно.
Пройдя вновь через гражданское кладбище, мы вышли через другие ворота за его территорию и сразу почти прямо носом уткнулись в плиту серого мрамора с надписью на немецком и русском языках:

СОВЕТСКОЕ ВОИНСКОЕ ЗАХОРОНЕНИЕ
МЮЛЬДОРФ / ФЕЛЬДБАХ

ЗДЕСЬ ПОКОЯТСЯ СОВЕТСКИХ СОЛДАТ И ГРАЖДАН 
ПОГИБШИХ ВО ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ

Вот так – со стилистической ошибкой, но предельно ясно и понятно.
Нашли! Нашли!! Нашли!!!
Территория была огорожена небольшим проволочным забором. К небольшому обелиску, стоящему в центре, вела выложенная камнем дорожка, на обелиске была надпись:

ЗДЕСЬ ПОКОЯТСЯ
ВОИНЫ СОВЕТСКОЙ АРМИИ И ГРАЖДАНСКИЕ ЛИЦА,
ПОГИБШИЕ ВО ВРЕМЯ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ 1941–1945 г.г.
ВЕЧНАЯ ВАМ ПАМЯТЬ!

и ниже

ХАРИТОНОВ А. Н.

Видимо, сначала это был памятник солдату Харитонову, а потом уже на этом месте организовали братскую могилу или наобо­рот. По документам в этой братской могиле покоятся 518 человек.
Слева и справа чуть сзади стояли русские православные кресты.
– Нашли, – выдохнул я.
– Нашли. Хорошо, что мы забрали цветы, – и с этими словами Валя положила их у подножия памятника.
– Хорошо, что еще свеча осталась, – сказал я, устанавливая у подножия фотографию.
– Знаешь, – развернувшись и посмотрев мне в глаза, сказала Валико. – Иди за водкой! Хлеб оставь, а водку неси сюда... Нечего!

«А ведь она права», – молча согласился я, вздохнул и пошел за стаканом.
Через десять минут я вернулся, поставил у обелиска стакан и присел заняться оставшейся свечой. По дороге я нашел использованные подсвечники. Я разделил свечу надвое и поставил половинки в подсвечники, зажег и разместил их возле фотографии. Валя пошла налить воды, чтобы поставить цветы.
Я поднялся и прикоснулся к холодному камню. И тут меня пробило! Я совершенно точно знал, что теперь мы на месте. Что именно здесь лежат наши парни и среди них мой дядька. Именно здесь.
Я стоял возле братской могилы, держась за памятник, по щекам текли слезы, а в голове отчетливо звучала песня Высоцкого:
На братских могилах не ставят крестов
И вдовы на них не рыдают,
К ним кто-то приносит букеты цветов
И вечный огонь зажигают.
Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А нынче – гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы
Все судьбы в единую слиты.
А в вечном огне виден вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий Рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
На братских могилах нет плачущих вдов,
Сюда ходят люди покрепче.
На братских могилах не ставят крестов,
Но разве от этого легче?..
Валя принесла воды в таком же пустом пластиковом подсвечнике и поставила цветы.
– Лер, ты молитву читать будешь?
– Своим?! – Я вытер слезы. – Своим обязательно!
«Молим Тя, Преблагий Господи, помяни во Царствии Твоем православных воинов, и приими их в небесный чертог Твой, яко мучеников изъязвленных, обагренных своею кровию, яко пострадавших за Святую Церковь Твою и за Отечество, еже благословил еси, яко достояние Твое. Молим Тя, приими убо отшедших к Тебе воинов в сонмы воев Небесных Сил, приими их милостию Твоею, яко защищавших от врагов веру православную, защищавших Отечество в тяжкие годины от иноплеменных полчищ; помяни, Господи, и всех, добрым подвигом подвизавшихся за древнехранимое Апостольское Православие, за освященную и в язык свят избранную Тобою землю Русскую, в нюже враги Креста и Православия приношаху и огнь, и меч».
Читая молитву, я ощущал, что на этот раз все правильно. Все хорошо получилось. Теперь все хорошо. И то, что там, у украинцев, почитали молитву, было правильно, и то, что я здесь читаю – очень хорошо!
Я закончил молитву словом «Аминь», и тут меня вдруг пробрал смех, совершенно неуместный, но что поделаешь?
– Ты че? – удивленно посмотрела на меня Валико.
– Представляешь, теперь они ТАМ хохотать будут: «К Виктору племянник приезжал помянуть и сыпанул бендеровцам подмосковной землицы!» Вот ведь хохма-то какая вышла...
– А ничего просто так не делается! – Фыркнув сказала моя мудрая женщина. – И потом, молитву-то им прочитали и помянули. Так что нечего...
– А здесь я, пожалуй, оставлю фотографию. Здесь она на месте.
– Да, – согласно покивала головой Валико, – только давай завернем в пакет.
Я достал прозрачный «файлик», в котором лежал листок с информацией о Викторе Ивановиче Смолькове на немецком языке (спасибо нашему Департаменту внешнеэкономической деятельности!), упаковал в него фотографию и поставил на место. Потом я надел кепи и отдал честь, я – тоже офицер, пусть и запаса, но офицер и тоже лейтенант.
Вот и все... Пока, дядька! Вечная тебе память!

4 мая, будучи пролетом в Берлине, я возле Рейхстага мысленно передал послание своего дядьки немецкому народу. Думаю, содержимое послания знает любой российский гражданин.

* * *
Сегодня, с последней строкой этого реквиема, в моем доме закончилась Вторая мировая война. Все дела по ее поводу закончены. Дай Бог, они никогда более не начнутся.
Аминь!
6 мая 2014 года.

ВАЛЕРИЙ ЛАВРУСЬ