Пеймер Михаил Николаевич
Родился в 1923 году в Харькове

Прошло более семидесяти лет со дня капитуляции гитлеровской Германии, со дня нашей Великой Победы! Со дня, когда народы всего Советского Союза доказали Миру, что свою национальную независимость, суверенитет своей страны защитят всегда от любого покушения, от кого бы то ни исходило.

ПАМЯТЬ!

Война, как любое историческое событие, развивалась для нашего народа от тяжелейшей трагедии до полного триумфа и всенародного ликования.
Более семидесяти лет – срок для одного поколения огромный. Но память ярко хранит и всю эпопею в целом, и отдельные ее этапы, и даже отдельные эпизоды.
Возможный читатель этих строк пусть не удивляется, как глубокий старик без всяких дневников, без чьих бы то ни было подсказок помнит имена, номера частей, даты. Мне иногда кажется, что я болен непреходящей памятью о Великой войне. Да ведь не только я... В детстве и отрочестве я ужасно завидовал мальчишкам из произведений Аркадия Гайдара, из кинофильма «Красные дьяволята» и им подобным. Как это ни парадоксально, но мы во дворе, в школе всегда говорили о войне, мы мечтали о ней, предвкушая свои возможные подвиги. Это потом, после окончания войны, заштампованная фраза «...лишь бы не было войны...» часто звучала на митингах, праздничных демонстрациях, собраниях и просто в быту от усталых бабушек и матерей. Но тогда, в детстве, в рано наступившей зрелой юности, мы именно мечтали о войне, о подвигах, о торжестве Мировой Революции, о непременной Победе трудящихся всего Мира над «империализмом», о каком-то невероятном Светлом будущем, которое станет памятником нашему подвигу. Не удивляйтесь, мы действительно жили предстоящей войной, и последующее поступление в военное училище было естественным и у мно­гих единственным продолжением жизни, готовностью к свершениям и реализации мечты. Для ребят, не призванных в Армию по состоянию здоровья, жизнь нередко теряла смысл. А для меня и после войны ни на день не кончалась эта Великая эпопея. Я готов признаться, что самым любимым отдыхом от «трудов праведных» все семьдесят послевоенных лет были для меня встречи с фронтовиками, воспоминания о фронтовом братстве, об однополчанах, навсегда оставшихся на трагическом и героическом пути к Победе. И память стала послушной, хранит бережно имена и образы полюбившихся офицеров, сержантов, солдат; по первому требованию разворачивает панораму событий – в красках, с деталями, часто даже с содержанием разговоров, споров, перебранок... Вот и сегодня я погружаюсь в воспоминания…

 

 

 

 

 

...Мне иногда кажется,
что я болен
непреходящей памятью
о Великой войне

72-й Гвардейский полк реактивных орудий «Катюша», в котором я после окончания военного училища командовал огневым взводом, а позже был помощником командира батареи, весной 1942 года воевал на Брянском фронте. И Западный фронт и Брянский после стремительного наступления наших войск зимой 1941–1942 годов под Москвой стабилизировались, перейдя в активную оборону. Мы с волнением читали сводки с Юго-Западного фронта и знали уже о неудачном наступлении, об окружении войск в Харьковском котле и о прорвавшейся огромной группировке неприятеля и стремительном его наступлении на Сталинград и Северный Кавказ. Вчисле многих соединений и частей и наш полк был спешно переброшен на берег Волги. Выгружались мы прямо в степи севернее Сталинграда и своим ходом добирались до переднего края, оставив тылы севернее тракторного завода в Латашанке. Степь в Сталинграде изрезана оврагами-балками. В одной из них, балке Хуторная, мы обосновались надолго в боевых порядках 66-й и 1-й Гвардейской армий. У всех было настроение тревожное от неполной информации о ходе боев. Лето было невероятно жарким и сухим. Уже головная машина поднимала огромный столб пыли, и вся колонна оказывалась под ее непроницаемой стеной. Полк еле-еле двигался, командиры батарей шли пешком, чтобы водители видели их и следовали за ними.

 

 

 

За эти двести дней
сражений мы теряли
только убитыми
более пяти тысяч
бойцов в сутки.
Немцы несли ничуть
не меньшие потери,
если не большие

Нам сразу же пришлось отказаться от тактики нанесения ударов, принятой в Подмосковье, когда батареи выдвигались из укрытий в боевые порядки пехоты для залпового огня, а затем возвращались в лесные массивы для укрытия. Здесь не было лесных массивов, не было дорог для таких маневров, не было времени для их выполнения. В обратном скате балки солдаты всю ночь копали аппарели для орудий и тщательно маскировали позицию. С этих позиций мы долбали немцев, отвлекая на себя значительные силы, давая возможность окруженной 62-й армии сгруппироваться, получить пополнение и стоять насмерть, не пуская врага к Волге.
Как назло погода стояла летная. Господство в воздухе было на стороне врага. Вартиллерийских дуэлях чаще победителями были наши ствольники, а мы, ракетчики, в какой-то мере восполняли отсутствие достаточной авиации. Не буду утомлять подробностями, о них много написано, много отснято. Скажу только, что ни до Сталинграда, ни после я не видел такого накала боя. Это была не просто война, это было какое-то оголтелое сражение всеми доступными средствами. За эти двести дней сражений с конца июля и до 2 февраля мы теряли в среднем только убитыми более пяти тысяч бойцов в сутки. Причем основные потери несли в августе – октябре. Но я заверяю вас, что сломлены мы не были. После коротенькой ночной передышки войска были готовы на самые невероятные подвиги. Немцы несли ничуть не меньшие потери, если не большие. В августе меня приняли в члены партии из кандидатов, на этом же партсобрании вручили награду – карманные часы с надписью и подписью Жукова. Потом назначили командиром батареи 336-го Гвардейского дивизиона майора Галихайдарова. Мне было тогда девятнадцать лет. В дивизионе было три выпускника из нашего училища. Жуков, командир 1-й батареи, Юра Лужин, начальник разведки, и я, командир 2-й батареи. А еще подружился с нами помпотех дивизиона Сергей Марфин. Ночью, когда солдаты засыпали прямо на боевых местах, мы нередко собирались на тридцать – сорок минут, отрывая их от сна, чтобы передохнуть, выпить остатки, у кого они сохранились во флягах, и... Марфин брал гитару, и мы пели втихаря полюбившиеся песни из репертуара Утесова, Козина, Шульженко. Апотом мечтали, но не о шикарных коттеджах во Флориде или Испании, не о возможности жить в респектабельных районах Лондона, Парижа или Манхеттена, не о валютных вкладах в европейских банках. Мы мечтали о Победе, о восстановлении разрушенных городов, о превращении страны в общий цветущий парк Победы. Мечтали о любви. О будущих семьях. О детях.

Мы добивали войска
Фон-Паулюса методично,
уверенно, по-хозяйски.
2 февраля 1943 года
капитулировала
последняя группа
армии Паулюса

Представляете, какой восторг царил в войсках, когда фланги немцев с двух сторон были прорваны и огромная армия фашистов оказалась в котле. Донскому фронту было приказано расчленить огромную группировку Паулюса и сломить в кратчайшие сроки сопротивление врага. Немалые силы Юго-Западного и других фронтов ринулись освобождать Украину и центральные области России. Мы понимали важность своей задачи, но все равно про себя завидовали наступающим. Мы же добивали хваленые войска Фон-Паулюса методично, уверенно, по-хозяйски. Теперь немцы несли огромные потери, нередко по ночам выходили с поднятыми руками к нашим окопам.
Второго февраля прозвучала, наконец, команда о прекращении огня. Немцы капитулировали, сдались в плен. Это был оглушительный разгром. Нужно было жить в ту пору в нашей стране, чтобы понять величие свершившегося. А мы, оглохнув от наступившей тишины, медленно вылезали из блиндажей и окопов, как усталые рабочие после длительного аврала и рутинной работы. По-настоящему мы поняли свою Победу, когда эшелонами полк был доставлен в Москву на переформировку, когда москвичи встречали нас приветственными криками и рукопожатиями. Когда уже потом началась операция по освобождению Белоруссии и Литвы, в которой мне довелось принимать участие, я вспоминал бои за Сталинград, как страшный кошмар, но начисто лишивший немцев инициативы и заложивший основу этой блистательной военной операции «Багратион».
После битвы под Сталинградом меня, в числе других уже обстрелянных офицеров, направили в штаб Гвардейских минометных частей Западного фронта. Это произошло в дни, когда в Катыни Смоленской области, еще не полностью освобожденной от немецких войск, работала международная комиссия по установлению виновных в незаконном расстреле и захоронении десятков тысяч польских военнопленных. Западный фронт к тому времени уже многие месяцы не вел сколько-нибудь активных действий в отличие от Юго-Западного, развившего успешные наступательные операции на Украине, особенно 60-я армия, достигшая суточного продвижения до 55–60 километров. Помню, стратегические маневры этой армии были темой повсеместного командного изучения в войсках других фронтов. В войсках нашего фронта бытовала тогда в офицерских кругах шутка, якобы весь мир воюет, кроме Турции и Западного фронта.

 

 

 

 

Операция «Багратион»,
лето 1944 года.
Останки немецких колонн
на Рогачёвском шоссе
в Белоруссии

В штабе фронта я получил назначение на должность командира 1-й батареи 4-го дивизиона 24-й Гвардейской бригады под командованием гвардии полковника Горохова. Конец сорок третьего года прошел в штабных и общих учениях, необходимых для обучения значительного пополнения частей и соединений, для изучения новых тактических и стратегических приемов. А уже с февраля сорок четвертого началась активная подготовка к осуществлению операции «Багратион». Бригада наша находилась в оперативном подчинении 11-й Гвардейской армии генерала Галицкого, бывшей 16-й, которая держала оборону на подступах к Москве в самые критические дни конца сорок первого, а потом перешла в наступление, за что удостоилась звания Гвардейской. Когда я был еще курсантом, мне в составе курсантского артдивизиона довелось поучаствовать в той легендарной обороне Москвы именно в полосе обороны этой армии.
Для проведения небывалого за всю войну наступления по всем направлениям Западный фронт был разделен на три Белорусских фронта. Командующим 3-м Белорусским был назначен молодой генерал армии, бывший командарм той самой
60-й, успехи которой мы тщательно изучали на штабных учениях.
Во всем происходящем было много нового, использовался опыт прошлых боев, выдвигались большие требования к командирам всех уровней в соблюдении тайны предстоящей операции, в знании противника. Мы посвящались в детальные подробности о дивизиях противника, стоящих против боевых порядков нашей армии, вдоль железной дороги Витебск – Орша, включая участок разрушенных дотла станции и поселка Киреево в лесных дебрях Смоленской области. Знакомились даже с боевой «биографией» дивизий и их командиров, их манерой ведения боевых действий, с удачами и просчетами. Все это было внове, часто вызывало скептические разговоры, но я, в числе многих молодых офицеров, все это принимал с уважением, увлеченно, чувствовал тщательную подготовку к битве без прежних ура-патриотических порывов с «шашками наголо». На этот раз мы ночью выдвигались из второго эшелона для оборудования наступательного плацдарма, огневых позиций, инженерных фортификаций, а днем на виду у противника возвращались на свою базу во втором эшелоне, демонстрируя переброску войск в другие районы. Оставленные на весь день командиры взводов управления и разведчики подробно изучали систему обороны врага, основные огневые точки, их оснащенность; готовили исходные данные для огневого поражения всей этой системы обороны и заносили в журналы.
Мне был тогда всего лишь двадцать один год. Сам себе и подавляющему большинству подчиненных я казался совершенно взрослым, опытным и мудрым, требовательным и грамотным. Сегодня я с улыбкой вспоминаю, что был я еще мальчишкой порывистым, эмоциональным, склонным к романтике. Что греха таить, умеренное зазнайство, которое старшими командирами тактично осаживалось, тоже было мне не чуждо. Все происходящее на фронте рождало во мне необыкновенный подъем. Впрочем, это чувство испытывали почти все участники событий. Солдаты, сержанты к середине июля валились с ног от усталости, а офицеры среднего звена почти поголовно страдали от бессонницы. Ночью активная работа, а днем, уложив подразделения на отдых, занимались хозяйственными делами, документацией. А когда, наконец, ложился поспать, сон не приходил, голова продолжала молотить, бессвязно, но назойливо...
Четыре дня длилась жесточайшая битва за пролом в обороне фашистов. Четыре дня штурмовая авиация, ракетные войска, артиллерийские и минометные части обрабатывали не только передний край, но и второй эшелон обороны немцев. Стрелковым подразделениям приказано было переходить в атаку, только удостоверившись в подавлении огневых точек. Всего один залп батареи нашей бригады отправлял на головы неприятеля 64 снаряда 320 миллиметров. За эти дни так называемого артиллерийского наступления одной моей батареей было произведено более двух десятков залпов, причем некоторые осуществлялись за полторы-две минуты, не­ко­-
торые растягивались на более продолжительное время, создавая методический огневой вал. Мощь только одной нашей бригады, имеющей двенадцать батарей в четырех дивизионах, была огромна. Рядом с нами трудились батареи ствольной артиллерии от 75 до 152-миллиметровых орудий, а чуть впереди из укрытий били по врагу самоходки 8-го мотострелкового корпуса. Это была уже совсем другая война. И это была уже совсем другая Красная Армия. Грохот стоял невообразимый. В сторону немцев летели не только снаряды, от воинов неслись проклятия и обещания возмездия, заслуженной кары.
Когда оборона противника была сломлена, когда в прорыв были введены наступающие силы с тылами и полным боевым обеспечением; когда мы стремительно начали продвигаться на Запад по сорок пять – пятьдесят пять километров за сутки, освобождая сотни населенных пунктов, была опубликована армейская информационная сводка, из которой мы узнали, что за все дни битвы за прорыв фронта обороны 11-я Гвардейская армия потеряла убитыми менее десяти человек! Да, это была уже совсем другая война. Теперь мы окружали и уничтожали захватчиков; теперь они ночами лесными тропами пытались выйти из окружений; теперь мы гоняли их, как зайцев, вынуждая тысячами сдаваться в плен. Это и было возмездие, рождавшее в войсках ликование.
И еще. Уцелевшие мирные жители – изможденные женщины, немощные старики, дети с сияющими глазами, вышедшие из лесов подпольщики и партизаны – стояли по обочинам главной магистрали Москва – Брест, вдоль своих сожженных деревень и поселков, со слезами тихой радости совали в руки солдат-освободителей все, что у них осталось...
Это была уже совсем другая война! Пешего воинства уже не было, мотопехота восседала на бронетранспортерах, на танках, почти сплошным потоком, устремленным от Орши к Бресту, от Смоленска до Каунаса. В небе всю эту грозную армаду прикрывали от возможного налета юнкерсов новенькие истребители. Наступило время так долго и мучительно ожидаемого полного господства нашей армии в воздухе. Нашим детям, внукам и правнукам даже не понять, что испытывали мы в те дни, после поражений сорок первого, после отступления на Волгу и Кавказ в сорок втором.
Это была торжественная увертюра полной и окончательной победы. Немцы, сдавшиеся в плен, угрюмо говорили о своем горьком разочаровании, о том, что в большинстве, не исповедуя нацизм, просто стали жертвами лживой гитлеровской агитации и массовой эйфории. Некоторые, не обнаружив мстительной жестокости от русских солдат, о которой в крикливых речах предупреждал Геббельс, готовы были оказать нам любую услугу. Одного пожилого ефрейтора на лесной тропе у дороги задержал старшина моей батареи Устименко. Ефрейтор (если память мне не изменяет, имя его было Рудольф) оказался автомехаником. Перед его отправкой на сборный пункт он совместно с нашими шоферами проверил исправность имеющихся у нас трофейных автомашин и привел их в полный порядок.
Это возмездие, этот победный марш под кодовым названием «Багратион» окончился для нашей бригады на берегу Немана, уже в Литве, где войска 3-го Белорусского фронта готовились к предстоящему броску в Восточную Пруссию, на Кенигсберг – оплот германского вермахта, основного поставщика эсэсовских кадров.

 

 

 

 

Уцелевшие мирные
жители со слезами тихой
радости совали в руки
солдат-освободителей
все, что у них осталось...

Сорок пятый год прошлого столетия был для меня не только годом Великой Победы и окончания войны, ни еще и годом трагедии и величайших испытаний. Год начался прекрасно, наша Гвардейская 24-я бригада была временно передана в полосу срочно создаваемой обороны в направлении предполагаемого прорыва гитлеровских войск из Померании. Совместно с другими артиллерийскими подразделениями и частями мы готовили им ловушку, так сказать, сюрприз с полным сокрушительным разгромом. Позже, после разгрома группировки, мы вновь возвратились в полосу наступления Тацинского танкового корпуса и продолжали неотвратимо и целенаправленно продвигаться по двум рокадным дорогам Восточной Пруссии к Кенигсбергу. После операции «Багратион», блестящего освобождения Белоруссии и значительной части Литвы бои на территории Германии были более жестокими: немцы дрались за свою землю! Кроме того, Восточная Пруссия была годами и столетиями обустроена, как неприступная крепость. Но мы громили все рубежи этой крепости, несмотря на истеричные заявления Геббельса об их неприступности.
Ратный труд требовал полной самоотдачи. Но я уже знал наверняка, что меня ждет арест, нелепое обвинение, Военный трибунал и... В феврале мне исполнилось 22 года. Несмотря на то, что я уже третий год командовал батареей гвардейских минометов «Катюша» и казался себе умудренным бывалым мужем, я был на самом деле довольно наивным, романтически настроенным юношей. До последнего момента я пытался оставаться оптимистом, отгонял прочь тревожные мысли и надеялся на чудо. Но чуда не произошло. По письменному доносу парторга дивизиона младшего лейтенанта Китаева меня обвинили в какой-то агитации, якобы антисоветской, исключили из партии и ждали утверждения этого решения.
Комбриг генерал Горохов, командир дивизиона, в котором я командовал 1-й батареей, предпринимали меры в мою защиту, дали на меня блестящую характеристику в контрразведку «Смерш», за что подверглись неприятностям, о которых я узнал много лет спустя. Мне постоянно давали самые тяжелые, ответственные задания, выполнение которых могло повлиять на следствие и суд. Но не такова была в ту пору контрразведка. Она методично и последовательно очищала ряды от неугодных, в списки которых можно было попасть по любой причине, включая и элементарную зависть, отказ от «сотрудничества», превосходство в знаниях, интеллигентность, используя провокации, доносы и просто демагогию, когда из совершенно объективного и правильного суждения иезуитски извлекались любые домыслы.
Дальнейшие события развивались стремительно: партийная комиссия фронта утвердила исключение из партии, арест состоялся ночью, по раз и навсегда установленному сценарию, с максимальной таинственностью, предосторожностями, грубостью, срыванием погон и садистским унижением человеческого достоинства. За двадцать дней до капитуляции Германии меня осудили по знаменитой 58-й статье на десять лет заключения и пять лет поражения в правах гражданина СССР после отбытия наказания. Суд длился менее десяти минут, конвоировавший меня сержант не успел выкурить за дверью трибунала самокрутку.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

За двадцать дней
до капитуляции Германии
меня осудили
по знаменитой 58-й статье...

Далее была тюрьма. Но это уже отдельная история. Именно там, в тюрьме, я узнал об окончании проклятой войны. О нашей Великой Победе. Душу жгла безжалостная обида, несбывшиеся мечты о Военной академии, о любимой девушке, о Лидочке, которую видел в снах своей женой. Хотелось не только кричать, но и рычать от растоптанного достоинства, от чудовищной несправедливости, непонятно почему и во имя чего причиненной мне, безгранично не просто любящему, а влюбленному в свою страну, со всем моим романтическим азартом!
Но странно, несмотря на все эти обиды и непоправимые трагедии, я очищался от безутешного нытья, начинал думать о будущем с надеждой, взрослея по часам и минутам, начинал постигать ценности непреходящие, во имя которых следует жить и бороться; и временные наносы, сменяемые в противоборстве добра и зла, когда многое зависит от тебя самого, когда важно выбрать свою философию, свое место в жизни и мужественно следовать избранному пути.

Самым любимым отдыхом от «трудов праведных» все семьдесят послевоенных лет

были для меня встречи с фронтовиками, воспоминания о фронтовом братстве,

об однополчанах, навсегда оставшихся на трагическом и героическом пути к Победе

Память бережно хранит имена и образы полюбившихся офицеров, сержантов, солдат:

по первому требованию разворачивает панораму событий – в красках, с деталями,

часто даже с содержанием разговоров, споров, перебранок...

Впереди были огромные события, иногда непростые, предельно жестокие, впереди была жизнь! Желанная, приносящая всю гамму настроений, требующая отдачи всех духовных сил, но зато приносящая подлинное счастье от преодоления трудностей, от побед над самим собой, от свершений.

МИХАИЛ ПЕЙМЕР