Семья Марущак
Село Караимовка Староконстантиновского района
Хмельницкой области Украины

До войны наша семья – отец, мама и пятеро детей проживали в селе Караимовка Староконстантиновского района Хмельницкой области Украины. Отец был председателем колхоза, мама работала в колхозе, а нас, детей, нянчила наша бабушка Нанна.

СЕМЬЯ МАРУЩАК

Когда началась война, некоторые семьи уехали, а мы остались дома, так как у нас была большая семья. Все мужчины ушли на фронт, а отец с учителем, главным бухгалтером колхоза имени Петровского, по указанию начальства, стал спасать колхозное добро ипопал в плен. Там отец пробыл до 1942 года, потом его забрали в тюрьму, и 18 марта 1942 года он погиб. В нашей деревне жил предатель Парфем Зимировский, который и предал нашего отца в 1942 году.
Однажды вечером в зимнее время (это был 1944 год) нас, всех детей, мама помыла в корыте. Одела нас в чистую одежду и сказала, что к нам будут приходить чужие дяденьки, они хорошие. Вы не должны их бояться, но ни в коем случае никому об этом не говорите, так как если кто-нибудь узнает об этом, то всех нас уничтожат. Нашу многодетную семью фашисты давно собирались уничтожить как семью коммуниста, и мы к этому готовились.
Жили мы в селе Караимовка. Где-то километрах в десяти от нас находилась железнодорожная станция. На этой станции разбомбили состав с русскими пленными. И трое пленных убежали в сторону нашего села, спрятавшись в скирде сена. Однажды Никанор, рабочий-конюх из нашего села, поехал за сеном для лошадей, а там, в скирде, сидят трое полураздетых пленных. В селе были немцы, и поэтому надо было определить, где и у кого их спрятать. Одной из надежных семей была наша. Детей было шестеро – 1930, 1933, 1934, 1936, 1937 и 1941 годов рождения. Поэтому одного из пленных решили спрятать у нас, а мама дала согласие: все равно умирать.
Виктор Медведев из Сибири долгое время прятался у нас в подвале, в погребе. Еще один, дядя Миша, находился через два дома от нас, а третий – в другом конце села.
Всего в деревне было пятьдесят домов. В одну сторону от центральной дороги располагались жилые хаты, а по другую сторону колхозные сооружения: контора, школа, постройки для скота, клуб. Наш дом находился в центре деревни и был размером восемь на двенадцать метров. Дом с одной входной дверью разделен на две половины: одна жилая, вторая хозяйственная – подвал, помещение для продуктов, место для скота. Так вот, в этой второй половине хаты в основном и находился этот пленный Виктор Медведев. Ночью он прятался в подвале, а днем приходил греться на нашей «русской» печке. В это время старшая сестра была дома и постоянно смотрела в окно, чтобы к нам нечаянно не пришли немцы. Ну а если это случалось и в нашу хату кто-то из немцев шел, сестра бежала вперед, а мы за ней подходили к двери и плакали горькими слезами (мама заставляла нас). Глядя на нас, многие уходили обратно, некоторые спрашивали нас, что мы плачем. Мы им отвечали, что, мол, замерзли, кушать хочется, болеем, боимся сидеть одни дома и т.д. А один раз какой-то немец ушел и тут же вернулся и принес нам полведра теплой гороховой каши. Немецкая кухня была рядом с нашим домом. Кроме наших детских слез на входной двери висела записка – «Болеют тифом». Мы и правда все переболели тифом, кроме мамы и маленькой сестренки, четверо детей лежали в больнице. К нам часто приходили дети, наши друзья. Мы играли в прятки, но мы, свои дети, знали, где можно прятаться, а где нет. А одна девочка, моя подруга, залезла на печку спрятаться и увидела там одного пленного. Тот сообщил об этом моей маме, мама ходила к маме той девочки, чтобы все уладить. Слава Богу, все обошлось.
Одним словом, жили мы одним днем. В любое время нас могли уничтожить. Один раз к нам все-таки зашел немец, заставил маму открыть сундук, где когда-то хранились лучшие вещи. Мама открыла сундук, он там покопался, взял, что ему понадобилось, и ушел. В другой раз тоже зашел немец, хоть мы все и плакали, ссылаясь на то, что голодные, больные, холодные. Он зашел, вынул из внутреннего кармана фотографию своей семьи с детьми, показал маме со словами по-немецки. Потом открыл большой пакет с печеньем, в нем было примерно полтора киллограмма. Дал нам всем по две штуки, остальные отдал маме. Вот такие были они: и люди, и звери.
Так прожили мы несколько месяцев. Вечерами иногда к нам приходил другой пленный, обсуждали обстановку, листовки. А третий пленный был подальше от нашей хаты, поэтому мы его не видели, но знали, что он есть и в какой семье живет. Мама тоже часто уходила с нашим пленным по вечерам на какие-то встречи с другими пленными. После гибели отца в марте 1942 года мама отдала всю оставшуюся одежду этим пленным.
Так наступила весна 1945 года. В марте–апреле стали появляться наши солдаты. Мама нам показала, в каких шапках со звездочкой наши солдаты, ну а немецких солдат мы уже хорошо изучили за четыре прошедших года. Вот и наш пленный Виктор Медведев уходит от нас. Прощается со всеми нами и говорит, какое тяжелое время мы пережили и что про эту нашу жизнь можно написать большую интересную книгу. Мы все дети иногда по вечерам собирались на русской печке, и он нам рассказывал интересные истории, играл с нами и даже пел русскую песню «Сударыня». Я до сих пор ее помню. Мама отдала Виктору последнюю отцовскую шубу, которая была единственная на всю нашу семью. Прошло два дня, и нам принес нашу единственную шубу другой русский солдат. Оказывается, что наш Виктор Медведев был не простым пленным. Через несколько недель мы получили от него письмо, где он нас всех благодарил за его спасение, и рассказывал, что он сейчас на фронте. Потом от его дочери Лизы пришло письмо с благодарностью за отца, за то, что спасли его. Через два месяца мы получили последнее письмо, где сообщалось, что Виктор Медведев ранен и находится в госпитале. В конце письма была не его подпись, а написано «писал Лепса». На этом вся наша переписка закончилась.
Весной 1945 года нам сообщили, что надо уходить из нашего села в деревню Баглаи, что в восьми-девяти километрах от нашего села, так как здесь будут бои. Мама собрала нас всех шестерых детей: младшая трехлетняя дочка у мамы на плечах в одеяле, два брата держатся за мамину юбку, остальные шли самостоятельно. Было очень грязно, так как вокруг один чернозем. Шли мы через село Веснянка. Вдруг летит над нами самолет и бросает листовки – много бумаги. А затем бросает зажигательные пули. Во всех деревнях хаты с соломенными крышами и они быстро загораются. Все люди, как и мы, побежали в первую попавшуюся хату спрятаться от этих зажигательных пуль. Как только мама стала заходить в дверь, какая-то женщина преградила нам дорогу со словами: «Куда прешься со своей оравой?» Мы все и остались на улице. Попадали на землю и ждали, когда все это кончится. Потом встали и пошли дальше. Все дети молчали. Никто ничего не просил: ни есть, ни пить. Правда, у нас с собой и не было ничего.
Дошли мы и все остальные беженцы до нашего места назначения – деревни Баглаи. Там была хорошая дорога, по которой на лошадях в телегах везли раненых солдат. Было очень поздно и темно. Мы отступили от этой дороги метров на десять и улеглись на бугорке, остальные люди пошли искать себе пристанище. Мама вспомнила, как ее не пустили в Веснянке в дом с ее «оравой» и поэтому никуда не хотела идти. Так мы пролежали на бугорке около часа. Вдруг к нам подошла одна женщина и сказала, что все уже нашли себе пристанище. Пригласила нас к себе домой. Мама сказала: «Я со своей «оравой» больше никуда не пойду. Здесь я и мои дети будем отдыхать до конца моей жизни». Мама была в отчаянии, мы, все дети, молчали. Женщина кое-как уговорила маму пойти с нами к ней домой, ссылаясь на то, что на дворе холодно и ночь. Мама встала с земли с малышкой, и мы все пошли за этой женщиной к ней в хату. У этой женщины было пятеро детей, у самой старшей девочки, лет пятнадцати, была «заячья губа», она плохо разговаривала. Дома нас накормили картошкой и уступили место на русской печке. Мы, все дети, залезли на теплую печь и радовались жизни, а мама с маленькой сестрой осталась внизу отдыхать.
На второй день отдохнувшая и успокоенная мама собралась вернуться домой в Караимовку, чтобы хоть что-нибудь привезти из еды, забрать документы. Мама поговорила с нами, с хозяйкой, на которую оставила маленького ребенка и ушла. Нас, детей, эта женщина кормила. Все мы также оставались на теплой печке и ждали маму, а мамы не было три-четыре дня. Соседи иногда приходили к этой женщине и говорили, что мама этих детей убежала или ее где-то в дороге убили или ранили. Ну а наша хозяйка им отвечала: «Будем надеяться на лучшее». А мы все сидели на печке и все же ждали маму. Старшая сестра на клочке белой бумаги нарисовала карты и стала на них гадать, как цыганка, и нас успокаивать, говоря, что по картам она видит, что мама скоро вернется. И правда, мама вернулась с сумкой на плечах, в которой была еда. Мы все очень обрадовались, не так еде, как маме.
Мама рассказала, что она дошла до нашей Караимовки, а это более двадцати километров. Рядом с хатой была немецкая кухня, но там уже работали русские солдаты. Встретив маму, они ей сказали: «Ты жила в оккупации, помогала немцам, а теперь помогай нам, готовь еду, стирай». А в деревне других людей не было, кроме солдат. Вот мама и готовила еду и потихоньку откладывала для нас, чтобы никто не видел, стирала. А как собрала сумку еды, так и убежала без спросу в Баглаи к детям. Что она принесла, не помню, но мы были очень счастливы и довольны возвращению мамы.
На следующий день мама отблагодарила хозяйку за все ее добро, забрала нас всех и мы пошли в свою деревню. Пришли мы домой. Хата наша стояла без окон (все выбиты), дверь входная лежала рядом, мебель из хаты валялась возле дома. Мешки с запасами зерна валялись разорванными возле дома, зерно проросло на пять–десять сантиметров. В деревне пусто: ни солдат, ни жителей. Дороги все были изуродованы танками. А два танка так и остались стоять в деревне на несколько лет, на них мы и проводили свое время, вместо детской площадки. Танки были, конечно, в нерабочем состоянии, и мы только на них и играли.
Все мы очень радовались, что остались живы и с мамой, но это была радость со слезами на глазах, так как не было в живых папы, а для мамы мужа – отца ее детей...
А дальше я привожу воспоминания моей старшей сестры Надежды, 1930 года рождения, написанные ею по моей просьбе:
«Наш отец – Марущак Игнатий Яковлевич, 1904 года рождения, до войны и в начале войны был председателем нашего колхоза имени Петровского в селе Караимовка Хмельницкой области. Он был одним из тех людей, о которых тогда слагали и пели песни: «Раньше думай о Родине, а потом о себе». Раньше до войны он часто учился на курсах и работал главным бухгалтером в других деревнях – Гнатки, Вербородинцы, Жеребки, а вот в 1941 году стал председателем колхоза. Когда началась война, все мужики ушли на фронт. А отцу было дано указание сверху эвакуировать колхозное «добро» (скот, документы, ружье, деньги). Так вот он, главный бухгалтер колхоза Накарлович, учитель школы Станкевич стали увозить это «богатство». Куда они все увозили, дети не знали. Они увезли все и сдали, а на обратном пути их настигли немцы и забрали в плен. Бухгалтер колхоза сразу погиб в плену. Перед пленом отец спрятал все документы о сдаче скота и другого колхозного «богатства» в какой-то деревне у колодца под желобом, где поили скот, чтобы немцам не попали в руки эти документы.
Сколько и в каком месте он находился в плену, мы не знаем. Знаем со слов отца, что там их не кормили, мучили-гноили. Поэтому пленные стали быстро умирать. Немцы открыли ворота помещения, где их держали, и сказали, чтобы уходили, кто может. А за воротами стояли местные жители. Так что, кто мог уйти, вышел, а кто не смог, того расстреливали. Отца с больными ногами подобрала одна женщина, забрала домой, откормила, подлечила, и через какое-то время он пришел домой поздно вечером и нам всю ночь рассказывал про плен, про болезни, где спрятал документы о сдаче колхозного «добра». Все это мама знала от отца, но нам, детям, было не до этого. И это была только одна ночь с отцом...
Оказывается, за отцом следили, разыскивали. Ведь в деревне была новая власть: новый староста колхоза и новый полицай Зимировский Парфем (житель нашей деревни). Он-то наутро и заявился к нам домой за отцом со словами: «Пойдем с тобой в город (Староконстантинов), там ты и расскажешь, куда девал богатство колхоза и колхозное ружье».
Забрал он отца и уехал с ним в город. Больше мы не видели своего отца. А в мар­те 18 числа 1942 года его не стало. Он все это время находился в тюрьме. А накануне этого дня он всем детям приснился. Мама собрала кое-что (нижнее белье и жареный горох) для передачи отцу. Кто-то ехал в город по делам на лошадях, и мама с ним договорилась, чтобы он довез меня, старшую дочь, с передачей отцу до тюрьмы. Он подвез меня до этой тюрьмы, высадил, а сам поехал по своим делам. Яходила около тюрьмы с «передачей», и охранник, который дежурил на вышке, спросил, чего я тут хожу. Я сообщила, что принесла отцу передачу. Охранник подослал ко мне какого-то человека, расспросил обо всем. Потом отвел к себе домой, там его жена накормила борщом и хлебом. Этот человек и рассказал, что этой ночью всех людей, которые находились в тюрьме (особенно было много евреев), погрузили на машину и вывезли за город. Там был блиндаж или яма. Всех заключенных разгрузили и закопали живьем. Он сказал, чтобы я рассказала все маме и никому не говорила, кто мне все это рассказал, и больше не приходила к тюрьме. Подвода ехала домой и меня довезла с этой «передачей». Дома я рассказала обо всем. Так мы и простились с отцом 18 марта 1942 года».
Когда пришли немцы в 1941 году, мама собрала все документы (о рождении, о браке, все фотографии, был даже портрет Сталина) и закопала в землю под грушей возле дома. Через какое-то время пошла проверить все ли на месте, но никаких документов уже не было. Кто-то подсмотрел и забрал, думал, что это драгоценности. Поэтому у нас, детей, все метрики повторные, нет ни одной фотографии довоенного времени, ни отца, ни бабушек и дедушек.
В нашей деревне жили очень добрые люди, благодаря которым мы все выжили, кроме самой маленькой сестренки, которая умерла после войны. Еда у нас была, в основном, та, что собирали в лесу, в поле, в огороде: горох, лебеда, свекла, крапива, зеленые ягоды, фрукты и т.д.
Старшую сестру забрала бездетная мамина сестра в город Таганрог, старшего брата взяла помогать по хозяйству одинокая женщина в деревню Ланок. Я часто бывала в селе Вербородинцы, нянчила девочку (это была дальняя родственница). Так мы жили по несколько месяцев вдали от своей родной семьи (мамы, братьев, сестер). Местные люди помогали, чем могли. А от государства помощи не было, так как отец погиб не на войне, на него не было похоронки, хоть все и знали, где он погиб. Для того чтобы добиться какой-то помощи от государства, надо было подать во Всесоюзный розыск на отца, но за это надо было заплатить 300 рублей. У нас же в это время не было денег на соль, спички, керосин (электричество у нас провели только ближе к 1950 году).
Кроме того, отец до войны работал в селах Жеребки, Вербородинцы главным бухгалтером, поэтому руководители этих хозяйств иногда помогали нам продуктами (зерном, крупой). Кроме того, маму оформили заведующей свинофермой. Ей выделялись определенные корма (отруби, патока, т.е. переработка от сахарной свеклы и др.), так что мы их иногда употребляли по возможности.
В 1950-х годах по призыву партии и правительства мы, старшие дети, – Марущак Артем Иванович и я, Марущак Анастасия Игнатьевна – по комсомольской путевке отправились в Казахстан на подъем целины в город Семипалатинск. По возвращении из армии и другие братья – Иван и Владимир – тоже приехали к нам, а в 1960 году вся наша семья с мамой и сестрами уже проживала в Семипалатинске. Все поженились, повыходили замуж, обзавелись детьми. Братья работали сначала механизаторами-крановщиками, потом стали руководителями. В свободное время организовывали художественную самодеятельность. Все братья играли на многих музыкальных инструментах: гитара, гармошка, баян, духовые инструменты, все хорошо пели. Но в связи с испытанием на Семипалатинском полигоне два брата рано умерли. В 2001 году на 93-м году жизни умерла наша мама. Сейчас нас осталось три сестры и один брат, который до настоящего времени, а ему 82 года, принимает активное участие в хоре ветеранов и проживает до сих пор в Семипалатинске.

АНАСТАСИЯ ИГНАТЬЕВНА ВОЛКОЛУП (МАРУЩАК)