Морозов Сергей Васильевич
Родился в 1912 году в селе Царево
Пушкинского района Московской области

Мой отец Морозов Сергей Васильевич родился в 1912 году в селе Царево Пушкинского района Московской области. Перед войной окончил Московский текстильный институт и аспирантуру того же института, преподавал.
Войну закончил в чине капитана. После войны служил в Министерстве обороны в Вещевом управлении старшим военпредом. После отставки работал начальником отдела 2-го управления Министерства легкой промышленности.
Отец был мягким, интеллигентным человеком, легко сходился с людьми. Он много читал, любил поэзию, особенно русских поэтов – Фета, Тютчева, Блока, Есенина. На тумбочке около кровати у него всегда лежал томик стихов русских поэтов. В молодости увлекался горным туризмом, волейболом, лыжами. А еще он был хорошим семьянином, заботливым отцом и мужем. В старости привязался к сибирскому коту Кирюшке, сам его кормил, звал «гад пушистый». После смерти отца кот сильно затосковал и вскоре умер.
Отца не стало в 1992 году, ушел он в возрасте 80 лет.
Награжден двумя орденами Красной Звезды, многими медалями – «За победу над Германией», «За боевые заслуги», «За оборону Москвы» и другими.

МОРОЗОВА НАТАЛЬЯ СЕРГЕЕВНА, ДОЧЬ

ВОЙНА
ВОСПОМИНАНИЯ ОТЦА

На сборном пункте нас переписали, выдали металлические жетоны, в которые вкладывалась бумажка с указанием: каким военкоматом призван, дата и место рождения, адрес родителей, группа крови.
Примерно через три часа нас посадили в трехтонные грузовики ЗИСы и повезли. Девчата, в том числе и моя жена, бежали за нами до Калужской площади, махали платками и плакали. Перед этим мы с женой крепко расцеловались на прощанье. Она не переставая плакала, слезы у нее лились ручьями.
Нас привезли на Комсомольскую площадь в Клуб железнодорожников, где для нас устроили прощальный большой концерт. Выступали много артистов, но я запомнил лишь Шурова и Рыкунина и Клавдию Шульженко, которая спела нам на прощанье «Синий платочек».
После концерта на платформе Каланчевская нас посадили в электрички и повезли на юг. За Серпуховом нам приказали спешиться и идти пешком до деревни Лужки, что на берегу Оки.
У этой деревни был большой луг, где расположились все армейские службы. Нас быстро разбили по отделениям, взводам, ротам и батальонам, спросили, кем хотим быть. Я записался заведующим делопроизводством хозчасти полка.
Нам быстро выдали обмундирование и вещевые мешки, запасную пару белья, НЗ, котелки, фляги, ложки, малые саперные лопаты. Офицерам выдали пистолеты ТТ с двумя обоймами, а бойцам – винтовки, трехлинейки и на отделение один автомат ППД, всем противогазы и индивидуальные санитарные пакеты. Артиллеристов обеспечили орудиями и минометами, связистам выдали полевые телефоны и катушки провода, саперов также обеспечили всем необходимым. Каждой роте погрузили полевую кухню, запас продовольствия, дали ездовых лошадей. Полностью были оснащены транспортные и санитарные роты. Вечером нас погрузили в «теплушки» и повезли на фронт. Так была сформирована наша 252 стрелковая дивизия численностью 15000–16000 человек. Состояла она из трех стрелковых полков, артиллерийского полка, минометного, батальонов связи и саперного, транспортных рот, санитарного батальона и других подразделений.
В дивизии было три стрелковых полка: «924», «925», «932», каждый численностью около 400 человек. Рядовой и младший командный состав были сформированы из мастеровых Москвы и подмосковных городов, в том числе из студентов и аспирантов. Командный и политсостав до роты включительно – из погранвойск и войск МВД.
Нас повезли на север, но когда мы проехали Калинин, Лихославль, Торжок, то я понял, что нас везут на Северо-Западный фронт. Торжок был разбомблен и горел, все телеграфные и телефонные столбы взорваны авиацией, провода порваны, многие железнодорожные стрелки разбиты, эшелон постоянно останавливался, чтобы починить стрелки. По пути наш эшелон несколько раз бомбили, но ни одна бомба не попала в вагоны. Продвигаясь на Запад, мы встречали санитарные поезда, которые везли раненых. В сорока – пятидесяти километрах западнее Невеля мы спешились, бойцам выдали боевые патроны и ручные гранаты РГД, артиллерия получила снаряды и мины. Как нам сообщили, по данным разведки, немцы находятся в семи километрах.
Только мы спешились и разобрались на подразделения, как над нами появился немецкий самолет-разведчик «горбыль» и начал нас обстреливать из пулеметов. Началась паника, люди побежали, понеслись лошади, повозки ломались, опрокидывались орудия, была страшная паника. Навстречу бегущим шел артиллерийский дивизион, командир дивизиона не растерялся и открыл огонь поверх голов бегущих, все остановились, разобрались... Так для нас началась война. На «горбыль» не обращали никакого внимания.
Двигаясь на Запад по лесу, немцы посадили «кукушек» с автоматами, которые стреляли разрывными пулями «дум-дум». Хотя их было пять-шесть человек, они создавали впечатление большого количества людей, так как пуля, вылетая из автомата и попадая в деревья, снова взрывалась, а эхо еще более усиливало ружейный треск. Вскоре мы научились бороться с «кукушками».
Командир роты, мой товарищ по институту Николай Козилин, воевавший с финнами и награжденный медалью «За отвагу», пошел с бойцами в разведку и не вернулся, вероятно, его убил какой-то снайпер. Его жена много раз мне писала, спрашивала, как он погиб и где похоронен, я ничего не мог ответить, так как в полку никто ничего не знал.
Когда мы ехали в эшелоне, я был назначен заведующим делопроизводством хозчасти полка. В Салижарове куда-то пропал начпрод, и меня назначили на его место. В Салижарове был маслозавод, мы взяли там много сливочного масла. Яраздал бойцам и командирам по полному котелку масла. В одном бою пропал командир батальона, и командир полка назначил меня начальником штаба батальона, а затем и командиром его.
Отойдя от Невеля на восток, мы вели тяжелые оборонительные бои и, наконец, подошли к деревне Ямищи, которая стояла на перешейке между озерами Долгое и Двинское, ширина перешейка – более шести километров. Деревня стояла на горе, кругом были столетние сосны, внизу – глубокая река шириной около десяти метров, за рекой – большой луг и далее лес. Командир полка приказал мне занять оборону в деревне Ямищи, к двенадцати часам построить прочную оборону. В батальоне насчитывалось двести восемьдесят человек бойцов и офицеров. Мне передали четыре станковых пулемета «Максим», десять ручных пулеметов, десять автоматов, остальное –винтовки и гранаты РГД.
В 12 часов следующего дня оборона была готова. Мы отрыли окопы и ходы сообщения полного профиля, станковые и ручные пулеметы разместили под корнями сосны. За рекой на лугу я разместил одну роту, приказав отрыть окопы и ходы сообщения полного профиля, замаскировать четыре ручных пулемета. Роте выдали несколько ящиков гранат и патронов. Часов в двенадцать я еще раз прошел и проверил линию обороны, все было в порядке. Бойцы варили в огромных чугунах кур и поросят, которых оставили ушедшие жители деревни.
Около часа ко мне приехал командир дивизии полковник Забалуев. Он осмотрел оборону и остался доволен, мы пошли в штаб пообедать. Мой связной приготовил хороший обед: лапшу из курицы и жареных кур. За обедом полковник сообщил, что, по данным разведки, на наш оборонительный рубеж наступает механизированный полк при поддержке минометного полка и мотоциклетных батальонов, и приказал мне продержаться до 9–10 часов вечера: «Дивизия оторвалась на 40–50 км, после боя нас догонят». Мы выпили с ним водки, поели лапшу и только стали есть курицу, как первая мина упала около дома возле машины. Он попрощался со мной, пожелал успеха и уехал.
Немцы открыли по нам страшный минометный огонь, мины рвались на каждом метре. После минометного обстрела немцы пошли в наступление. Шли шеренгами по 40–50 человек. Передняя шеренга строчила из автоматов. На правом фланге шеренги шел офицер с саблей наголо и покрикивал по-немецки «вперед» – это была психическая атака. Я приказал командиру роты, что была за рекой, подпустить фашистов на 100–150 метров и открыть кинжальный огонь из пулеметов и винтовок, а при сближении забросать гранатами. Однако, когда немцы сблизились на 250–300 метров, некоторые бойцы дрогнули и стали отползать к реке. Чтобы восстановить положение, я попрощался с теми, кто был на КП, и с двумя связными бросился через реку. Огонь немцев был сильным, но, к счастью, ни одна пуля меня не задела.
Мне удалось заставить бойцов вернуться в окопы и приготовиться открыть залповый огонь. За это время немцы сблизились на 120–150 метров. Когда они еще приблизились, мы открыли кинжальный огонь из пулеметов и залповый огонь из винтовок. Переднюю шеренгу фашистов полностью скосило, но немцы продолжали наступать, вместо убитых из задних шеренг вставали новые и продолжали наступать шеренгами. Мы не прекращали огня, а когда немцы приближались, мы забросали их гранатами. Тогда они изменили тактику и стали наступать перебежками и переползанием. Поскольку патроны кончались, я приказал роте под прикрытием двух пулеметов отойти за реку на основные позиции. Немцы продолжали наступать и много раз пытались форсировать реку. Мы несли ощутимые потери убитыми и ранеными.
Начало темнеть, немцам удалось форсировать реку. Тогда я поднял бойцов в штыковую атаку. Помирать, так с музыкой. Мы отбросили наступающих за реку. Но немцы снова и снова переправлялись через реку, и мне пришлось еще два раза поднимать бойцов в штыковую атаку. В последней атаке меня тяжело ранило и контузило разрывом немецкой гранаты. Сотни осколков впились мне в ногу, в руки, в живот, в грудь, в лицо и в правое бедро. Я потерял сознание, из ушей и носа текла кровь. Бойцы оттащили меня к лесу, где находился медпункт, который без разрешения отдалился от опушки почти на три километра. Пока меня тащили до медпункта, я потерял около трех литров крови. В медпункте старшина дал мне выпить стакан спирта и начал пинцетом вытаскивать осколки, пока не закрылись раны.
Много осколков он вытащил, а когда стал вытаскивать конец ударника гранаты из кости правого бедра, от сильной боли я вновь потерял сознание, но от нашатырного спирта и стакана этилового вновь пришел в себя. Приказал всех тяжелораненых поместить на повозки, легкораненые должны были идти своим ходом. Я сел на переднюю повозку весь забинтованный и повез остатки отряда лесом на сближение с дивизией. В живых и здоровых всего осталось двенадцать человек, остальные легко или тяжелораненые. Погибших похоронить не удалось. Так окончился этот тяжелый арьергардный бой. Потом было много боев, но этот запомнился мне на всю жизнь, т.к. в нем мы все чуть не погибли.
К 12 часам следующего дня мы догнали дивизию, сдали раненых в медсанбат и в госпиталь. Меня поместили в медсанбат, забинтовали с ног до головы, оставив лишь глаза и уши, как новорожденного младенца. В санбате я пробыл лишь две недели, раны мои зарубцевались, остался лишь осколок ударника гранаты, глубоко вошедший в кость бедра. Только в 1954–1955 году, когда он немного вышел из кости, мне его удалили, но я продолжал хромать. За это время дивизия отошла с боями в район станции Земцы. Еще раньше я с тремя бойцами был послан в разведку в тыл врага в районе урочища Чомга.
Шел непрерывный осенний дождь. Ночь нас застала в лесу. Мы постелили на землю две плащ-палатки на хвою, а двумя накрылись сверху. Проснулись с рассветом, и пошли на восток.
По дороге обнаружили немецкий телефонный кабель и стали ждать немецкого связиста. Он вскоре появился и очень просил его не убивать. Мы отобрали у него оружие, он рассказал, где поставлены часовые и каким образом их можно обойти. Мы отпустили его живым, предварительно перерезав связь в нескольких местах. Имея сведения о противнике и его постах, мы успешно миновали немецкую оборону и приблизились к нашей линии фронта. Но попали не в свою дивизию. Нас окружили бойцы с винтовками и автоматами и приказали бросить оружие и сдаться, что мы и сделали. Нас отвели в «лагерь-поле», обнесенное колючей проволокой без всяких укрытий от дождя. В этом лагере мы пробыли более недели. На день выдавали кружку воды и кусок хлеба. Ночью приходили солдаты НКВД, вызывали людей по списку, выводили за лагерь и расстреливали. Было страшно. Комендант лагеря вызвал нас, расспросил, кто мы и откуда, мы назвали фамилию командира дивизии и полка и просили связаться с нашей дивизией. Но он нашу просьбу не выполнил, сказав нам, что дивизия куда-то переместилась и он связаться с ней не может. Под нажимом немцев дивизия, в которой был лагерь, должна была отходить на восток, лагерь ликвидирован, а наш комендант отпустил нас на все четыре стороны, но оружие не отдал.
Мы по лесам и по линии фронта долго искали свою дивизию, были голодные, но нам повезло. В лесном урочище мы обнаружили колоды с медом, набрали в котелки и каски меда и тем питались. В лесу было много белых грибов, мы их ели сырыми, на вкус они напоминали бананы (кисло-сладкие), но от них расстраивался желудок.
Наконец мы попали в какую-то часть, и нас накормили из полевой кухни. После этого мы блуждали больше недели и вышли на станцию Земцы. Был осенний солнечный, теплый день, мы легли у станционного забора отдохнуть и вдруг сквозь сон услышали знакомые голоса. Я заглянул через забор и увидел там старшего хозвзвода нашего полка. Он и мы очень обрадовались: наконец нашли свою часть. В полку командир и комиссар допросили нас. Добытые нами сведения потеряли силу. Командир разрешил нам отдохнуть два дня.
Отступая на запад, мы вели непрерывные бои. В районе города Западная Двина командир полка приказал мне взять две деревни, укрепленные немцами, с устройствами дотов и дзотов. К тому времени батальон был пополнен свежими силами, нам переслали тамбовских и рязанских мужиков. Всего в батальонах к этому времени насчитывалось около 900 бойцов. Перейдя вброд реку Западная Двина, мы пошли в наступление, предварительно отрыв ячейки для укрытия от огня. Когда мы сблизились с противником на 250–300 метров, немцы нас заметили и открыли интенсивный минометный огонь. Чтобы выйти из зоны огня, мы пошли в атаку, причем по приказу Сталина «Командиры и комиссары – вперед!». Немцы открыли шквальный пулеметный огонь из дотов и дзотов. Артиллерия нас не поддерживала, ее просто не было. До занятых немцами деревень было чистое поле. Сблизившись с немцами на 100–150 метров, командир полка приказал остановить наступление и отвести батальон назад. Мы несли очень большие потери. В этом бою было убито до 200 бойцов и столько же ранено. Убитых мы не смогли вынести, а раненых вынесли. Немцы нам вдогонку открыли сильный минометный огонь. Я плакал как ребенок, очень было жаль бесцельно погибших ребят.
Когда мы пошли в наступление, к нам на помощь была послана рота из другого батальона, но командир роты струсил и растерялся, роту в бой не повел, а оставил ее в четырех километрах от поля боя за рекой. За проявленную трусость его в тот же день расстреляли перед строем.
Спустя несколько дней командир полка приказал батальону произвести разведку боем населенных пунктов противника. На западном берегу Западной Двины в 15–20 километрах выше по течению. Ночью мы форсировали реку, кто вплавь, а кто не умел плавать, держался одной рукой за канат, натянутый саперами. Левый берег был высокий и со стороны противника не просматривался. Пока шла переправа, мы сосредоточились под берегом. Начинало светать. Мы отошли от берега на 250–300 метров, и тут фашисты открыли минометный огонь большой силы. С расходом мин они не считались, их привозили на огневые позиции вагонами или на нескольких машинах. Мы открыли ящики и стали изучать их оборону, а командиры рот нанесли на карту их огневые точки. И тут поступил приказ отходить на исходную под сильным минометным и пулеметным огнем. Мы отползали по-пластунски, у меня были прострелены противогаз и вещевой мешок. Собрали всех убитых и раненых и эвакуировали их на правый берег реки. Здесь убитых похоронили, а раненых отправили в медсанбат.
Вверх по течению Двины мы построили оборону на берегу реки, где расположили роты с пулеметами и гранатами, укрыли их в блиндажах и окопах. Штаб батальона расположили сзади обороны, т.е. в двух километрах от передовой в лесу на берегу какого-то озера. Немцы целыми днями били из минометов по нашей позиции, пытаясь накрыть огнем штаб, но все время попадали в озеро и оглушили большое количество рыбы. Когда прекращался обстрел, мы на лодках и плотах собирали рыбу, тем более что это было необходимо, так как многие бойцы заболели куриной слепотой. Белки были нужны. Нужны были и витамины. Мы рубили хвою, отваривали и делали витаминный настой.
Как-то вечером мы слушали на патефоне романсы Изабеллы Юрьевой. Было тихо, немцы не стреляли, я, мой зам, писарь и старшина решили выпить. Выпили крепко, а ночью нас поднял связной и прокричал, что немцы прорвали оборону на реке. Я вскочил на лошадь Минутку, выхватил пистолет и кинулся к реке, за мной сбежались связные с автоматами. В лесу мне на встречу бежала рота во главе с командиром. Я спросил, почему побежали, что случилось, несколько раз выстрелил из пистолета, но, к счастью, не попал. Командир роты рассказал мне, что немцы скрыто форсировали реку, открыли автоматный огонь и многие бойцы побежали и он не мог их остановить. Я повернул роту обратно. На месте боя мы обнаружили двух убитых наших бойцов и более тридцати убитых немцев. Оказалось вот что: в нашем блиндаже был установлен станковый пулемет на прямую наводку. Пулеметчик задремал, а когда началась стрельба немецких автоматов, он нажал гашетку и кинжальным огнем уложил много немцев, остальные бросились за реку. Когда мы приехали на место в расположение роты, то обнаружили вот эти наши и немецкие трупы. Я посадил роту обратно в окопы и приказал ни в коем случае не отступать.
Отходя на восток с боями, мы прошли поселок Нелидово, такой красивый с садами и огородами. Деревья и кусты золотились на солнце своей багряной листвой. Поселок горел, его подожгли немцы зажигалками, и так грустно и тяжело было смотреть, как гибнет такая красота.
Далее мы подошли к укрепрайону Оленино, где были сделаны большие окопы, блиндажи, место для хранения оружия и боеприпасов. Мы заняли этот укрепрайон и думали, что здесь мы остановим фашистов и дальше никуда не пустим. Я занял под штаб домик в ближайшей деревне. В домике жила пожилая женщина и ее две дочки 20 и 22 лет, обе красивые, стройные. Когда я выходил в сени, одна из них бросилась мне на шею и стала страстно целовать, я ее отстранил, мне было не до любви.
На другой день около полудня поступила команда отходить. Немцы обошли укрепрайон, двинулись дальше на восток по шоссе. За тридцать минут мы собрались, погрузили все наше имущество на повозки, бабушка вышла ко мне и просила взять с нами своих дочек, боялась, что немцы будут над ними издеваться. Я сказал ей, чтобы она быстро собрала чемоданы, положила теплые вещи и резиновую обувь. Приближалась зима. Через 10–15 минут расцеловались с бабушкой, она умоляла беречь ее дочек. Я ей это обещал. Посадил девочек на переднюю повозку и приказал бойцам их не трогать под страхом расстрела. С бабушкой мы распрощались, и я ей сказал, что мы еще вернемся в их деревню.
Вскоре мы подошли к Ржеву, он горел... Пройти по городу было нельзя. Мы подошли к берегу, все переправы через Волгу были взорваны. На берегу Волги мне связной вручил пакет с приказом выбить немцев со станции Ржев-товарная, которая находилась от города в 2–4 километрах на запад. Место совершенно голое: ни куста, ни ямки, ни кочек, так что укрыться было негде. Мы пошли к станции развернутым строем. Немцы по нам не стреляли. Подойдя метров на 100, мы пошли в атаку с криком «Ура». Раздались одиночные выстрелы. Усилив бег, мы ворвались на станцию. На станции стояли два эшелона со спиртом. Немцы все перепились и мы без труда их перебили. Сопротивление оказали лишь отдельные офицеры, но с ними быстро было покончено. Мои бойцы кинулись к эшелонам со спиртом, я приказал командиру батареи противотанковых пушек бить по эшелонам прямой наводкой. Бойцы побежали обратно, один из них утонул в спирте, опустившись в люк вниз головой и захлебнулся.
Мы взорвали эшелон со спиртом, боеприпасами и другим имуществом и еще раз прочесали станционный проселок. Нашли много велосипедов, подсумки которых были набиты фальшивыми деньгами. Мы собрали все деньги и сожгли.
Быстро отправились обратно от Волги, переправились кто на чем. Когда вышли на крутой правый, немцы были уже на противоположном берегу и стали нас обстреливать из пулеметов и автоматов.
Мы пошли краем Ржева. Бойцы кинулись в дома и искали что-нибудь спиртное, один нахлебался какого-то лошадиного лекарства и сошел с ума, стал бегать и стрелять по своим. Об этом мне доложили, и я сказал, что надо его нейтрализовать, чтобы он не натворил больших бед.
Идя на восток, в 20–25 километрах немцы нам перерезали дорогу, мы их отбили и лесами и болотами двинулись к Калинину, по дороге уничтожая многочисленные гарнизоны немцев в деревнях.
Мы подошли к Калинину 14 октября. Немцы ворвались в Калинин 12 октября. Мы встали на левом берегу Волги в деревнях Дмитрово и Черкассы напротив аэродрома Мигалово. Много раз пытались форсировать Волгу, но безуспешно. Немцы сильно укрепили правый высокий берег Волги. Мы неоднократно пытались отбить у немцев станцию Дорошиха и горбатый мост, но успеха не имели, неся потери, откатывались обратно. Немцы оседлали Ленинградское шоссе, но танковая бригада Ротмистрова при поддержке стрелкового полка быстро их выбила, разгромила в деревнях Калинино и Новокалинино и отбросила на Запад. Потом они захватили село Медное. Наш полк перебросили туда, и мы выбили немцев так, чтобы они не успели взорвать железнодорожный мост через реку Тверца.
Оттуда мы снова направились под Калинин и начали опять наступать на станцию Дорошиха.
В одном бою без разведки мы попали под кинжальный огонь немцев. В этом бою погибли два командира роты – лейтенанты Шевченко и Автономов и много бойцов. Блиндаж командира полка находился в 8–10 километрах от Волги в деревне Межурки, 300 мм снаряд попал в блиндаж, и командир полка погиб.
Мы стояли в деревнях Черкассы и Дмитрово. Немцы не проявляли активности, мы тоже.
К нам приехал начальник политотдела, выругал нас и заставил начать снайперскую войну. Нам выдали двадцать – тридцать винтовок с оптическим прицелом, и я организовал команду из лучших стрелков. За месяц мы истребили около 200 немцев, в том числе несколько офицеров. Когда встала Волга и покрылась прочным льдом, мы пошли в наступление, я с группой бойцов первым ворвался на аэродром Мигалово на правом берегу Волги. На аэродроме хранилось много авиабомб и горючего. Мы с моим товарищем по институту Колей Перещалиным из Серпухова (он был назначен инженером полка) обошли все склады авиабомб и горючего, нам все казалось, что где-то тикает адская машина, что бомбы заминированы, но это бились от волнения наши сердца.
Когда начало светать, в 500–1000 метрах показались какие-то люди, я послал разведку, но это были не немцы, а местные жители. Они нас обнимали, целовали, угощали самым дорогим, в том числе и водкой. Мы пробыли у них около часа и с болью в душе расстались. Нам нужно было преследовать немцев. В этом бою я был ранен. Со стороны Московского шоссе наступала 31-я армия, немцы оказались в котле. Единственной дорогой на Запад у них было шоссе Калинники – Старицы. Дорога была пристреляна нашей артиллерией и «катюшами», а когда они побежали, на них обрушился шквал огня.
На протяжении 3–5 километров дорога была усеяна немецкими трупами, разбитыми танками, орудиями и машинами. Все это происходило в ночь на 18 декабря 1942 года. Морозы были очень сильные, покров снега достигал метра. Нам задолго до наступления выдали теплую одежду: теплое белье, телогрейки, ватные шаровары, валенки и шерстяные портянки, ушанки, теплые рукавицы, офицерам с крагами, чтобы при переползании не засыпался снег в рукава, офицерам и артиллеристам – полушубки. Нам было тепло. На немцах же были кожаные ботики, плохонькие шинели и пилотки. Когда мы прочесывали лес около шоссе, то находили много замерзших фрицев, сидящих под елками и соснами.
После освобождения Калинина наш полк перебросили за Торжок на берег реки Тверцы, где находилась большая деревня. Мы расположились там по-домашнему, кто кипятил самовар, кто топил печку и готовил суп и кашу в котелках. Командование полка не приняло мер по охране деревни, артиллерия стояла не на огневых позициях, часовые дремали. И вот днем на нас налетела танковая колонна немцев, обстреляла из пушек, пулеметов и открыла губительный огонь из танковых пулеметов. Все бросились вброд через реку, противоположный берег был высокий, и когда там скопилось много людей, лошадей, повозок, орудий, немцы усилили огонь по этому месту и многие погибли, а артиллеристы утопили там два орудия.
Когда начался танковый обстрел, я выдвинул из-за дома батарею противотанковых пушек калибром 45 мм, но после первого выстрела танки уничтожили ее огнеметами. Я с батальоном не стал переправляться в том месте, куда кинулся весь полк. Мы выбрали место в километре вниз по течению Тверцы и вплавь перешли через нее. Лед был тонкий и ломался под ногами. Немцы заметили нашу переправу и открыли по ней огонь, но мы благополучно переправились на противоположный берег, мне пуля рикошетом разорвала кожу на мизинце левой руки.
На том берегу была дана команда костров не разводить, и мы пробыли мокрыми остаток дня и ночь, согреваясь перебежками, похлопыванием по груди, бокам, коленям и спине. Мороз был 10–15 градусов.
На другой день командир полка послал в деревню разведку, в деревне никого не оказалось. Танковая колонна немцев, обстреляв нас, ушла в направлении на Клин, немцы наращивали силы для удара по Москве с Севера.
Мы в деревне обогрелись, обсушились и остались еще на одну ночь. Командование полка приняло меры, усилило посты и поставило орудия на прямую наводку по дороге на Запад.
Ночью послышался гул немецких машин, они шли с зажженными фарами. Артиллеристы подпустили их на 150–200 метров и ударили прямой наводкой бронебойными снарядами. Это оказались автомашины, которые везли боеприпасы, горючее, продовольствие и другое имущество для прошедших полков. Все машины были разбиты, все имущество было взято в полк.
Нас снова отправили под Калинин преследовать немцев. Снега были высокие, и мы преследовали немцев по дорогам. Немцы не оказывали серьезного сопротивления, были деморализованы, бежали, бросали противогазы, фляги, лопаты, каски и другое имущество. Лишь в одном селе нам оказал сопротивление женский батальон смерти. Село стояло на горе, проходы к нему были открыты на 2–2,5 километра. Мы долго не могли подойти к нему, у нас не было лыж. Потом нам подвезли лыжи и разведку из 50–60 человек. На лыжах мы отправились в село. Дом, где засел «батальон смерти», был кирпичный, старинной кладки, стены толщиной до метра, даже противотанковые пушки их не брали. Разведчики подкрались к дому, и один из них бросил в трубу три противотанковые гранаты. Когда огонь из дома ослаб, мы рывком приблизились к дому и забросали окна ручными гранатами. «Арийки» сдались. Это были женщины 20–25 лет, красивые блондинки чистой арийской крови под командованием майора СС. Мы вывели их на улицу под конвоем. У колодцев появились наши женщины-крестьянки и стали их бить замороженными веревками по лицу, конвойные их не загораживали, и «арийкам» здорово досталось, все лица были в крови. Я приказал отвести пленных в штаб полка, их командира, майора СС, я застрелил сам и взял у него именной парабеллум, украшенный серебром и золотом, потом отдал его командиру полка. Из штаба полка мне позвонили, почему мало привезли пленных, их было человек 30, а довели только 5, конвоиры их перекололи штыками и сбросили на лед Волги.
Даже нам немцы не оказывали большого сопротивления, и мы быстро продвигались к городу Старица. На подступах к нему была деревня Колокольня. Она стояла на высоком и крутом берегу Волги, и пехота никак не могла ее взять. Когда подошла артиллерия, быстро разбила сопротивление немцев, и мы легко взяли деревню.
31 декабря 1941 года мы подошли к городу Старицы. В 10 вечера собралось партбюро полка, я подал заявление о приеме кандидатом в члены РКП (б) и был единогласно принят.
В ночь на новый, 1942 год мы штурмом взяли город Старицы. Новый год справляли в домах. Нам дали отдых до пяти утра. В городе взяли много трофеев: танки, орудия, машины, мотоциклы, боеприпасы, продовольствие и другое имущество.
Двигаясь на Запад, мы подошли к опорному пункту немцев Васильевское и разгромили его, при этом взяли 8 орудий, несколько пулеметов, автомашин, боеприпасов, продовольствия и другое имущество.
1 февраля мы подошли к Ржеву и могли его взять с ходу. Немцы были деморализованы, сил у них было мало. Но в феврале 1942 года генштаб запланировал операцию по окружению немцев в Ржеве, Зубцеве, Гжатске, Сычевке и Вязьме. Туда, в район Сычевки, была направлена наша 39-я армия со всеми тылами, госпиталями, складами и т.п. Со стороны Вязьмы в район Сычевки были вызваны корпуса Белова, Соколова, какой-то мехкорпус и воздушно-десантная бригада.
Из Оленино в Чертолино немцы направили в Ржев около пяти дивизий, из них – три танковые; они сбили наш заслон на станции Чертолино, состоящий из батальона выздоравливающих, и проникли в Ржев. Дорога нам была закрыта. С другой стороны из Смоленска на Вязьму немцы бросили большие силы и тоже закрыли брешь и выход из Вязьмы на Юг.
Южнее Вязьмы они окружили 33-ю армию. Командарм и многие офицеры застрелились, армия частично погибла и частично была пленена.
Таким образом, мы оказались в котле в районе Сычевки. До конца апреля были еще какие-то продукты, а затем мы съели всех лошадей и в конце апреля – мае мы питались березовой корой, травой «заячья капуста», находили в болотах ноги и головы утонувших лошадей, вытаскивали трупы животных и тоже ели.
Немцы делали все, чтобы нас уничтожить, но мы сопротивлялись, как только возможно.
В конце мая немцы не смогли разгромить нас на суше и предприняли воздушное наступление. В три-четыре часа утра 50 бомбардировщиков полностью груженых сбрасывали бомбы на наши позиции, потом обстреливали их, из пушек и пулеметов, на бреющем полете.
Под плоскостями установили сирены, которые душераздирающе выли, сея панику и ужас. Так продолжалось около пятнадцати дней. Многие погибли, многие сошли с ума. Я был дважды контужен взрывами бомб. После воздушного наступления немцы предприняли атаки на наши позиции с применением танков, самоходных орудий, минометов, пулеметов и автоматов. Мы отбивались, чем могли, в основном штыками и прикладами.
После этого наступления немцев командующий армией генерал-лейтенант Масленников решил вывести войска с этих позиций в большой лесной и болотистый массив. Нас построили шеренгами по десять человек, плечо к плечу и грудь к груди, но колонна все равно растянулась на 20–30 километров. Лес был узкий – 2–3 километра шириной и 30–40 километров длиной. Была дана команда не курить, не кашлять, соблюдать строжайшую тишину. Мы двигались по лесу несколькими параллельными колоннами, но как тихо мы ни двигались, немцы в середине пути нас все равно обнаружили и начали обстреливать из автоматов и пулеметов с обоих флангов. Началась паника, в лесу было темно, наши колонны начали обстреливать друг друга. Они были рассечены на две части. Передние колонны сумели прорваться к большому переднему урочищу, задние остались на месте боя. Отстреливаться было нельзя. Была такая темнота, что в трех шагах ничего не было видно.
Ночью я ползал по окровавленным трупам, искал своих. Кто хрипел, раненный в легкие, кто стонал, но никого из своих я так и не нашел. Лег на пень, а тут один боец пристроил ствол винтовки к моей голове, подумав, что это пень и выстрелил, оглушив меня, я его отругал.
Когда начало светать, я услышал неподалеку треск сучьев, свистнул, на свист откликнулись свистом. Я послал патрон в патронник пистолета, боясь, что это немцы, но это были наши. Нас собралось семь человек – два офицера и пять бойцов, мы пошли на разведку на опушку леса; весь лес был окружен фашистами с танками, пулеметами и собаками. Начали думать, что делать. Меня избрали командиром отряда. Когда совсем рассвело, один боец залез на высокое дерево и увидел деревню, в которой находились немцы. Они занимались своими делами, охраны не было. До деревни было шагов двести, а от нее до леса еще шагов пятьсот. Мы решили прорываться в урочище в этом месте, подумав, что пока немцы нас заметят, мы уже будем около леса, а там нас спасет лес.
Так и вышло. Мы не добежали до леса шагов сто, когда немцы нас заметили и открыли огонь. Но было уже поздно, мы вбежали в лес, лишь одного бойца ранило в ногу.
Когда мы собрались – все семь человек в лесу, окруженном немцами, то решили в плен не сдаваться, а застрелиться. Но нас выручил случай и точный расчет, и мы остались целы. Несколько дней мы проблуждали по большому лесу и, наконец, встретили штаб армии во главе с командармом, генерал-лейтенантом Масленниковым. Он направил нас к месту, где назначен сбор остатков армии. Вскоре мы туда вышли. Нас собралось около десяти тысяч. Провыв обороны немцев и выход в расположение 22-й армии был назначен через несколько дней, а пока шла подготовка. Нас разбили по взводам, ротам, батальонам. Оружия почти не было. Многие бойцы побросали винтовки за ненадобностью, так как патроны кончились, тем более что все были голодные, мы сорок суток ничего не ели. Но у офицеров остались пистолеты. Перед этим отбили большой аэродром у немцев, привезли на У-2 немного пшена и выдали по горсточке – крупинок по 30–40 каждому. Мы их съели, как семечки. С этим самолетом улетел командарм, раненный в ногу, и еще несколько раненых. Прорыв был назначен на 5 часов утра, но кто-то высунулся раньше времени, и атака началась в 4 утра. Мы нарвались на хорошо организованную оборону немцев: колючая проволока в три кола, в шесть рядов, лесные завалы заминированы противопехотными минами, а дальше – поле с противотанковыми минами. Проволоку рубить было нечем, лопаты почти все побросали. Мы кидали на проволоку плащ-палатки и по ним скатывались, вырывая себе мясо из боков, из рук... Завалы преодолели бегом, но то тут, то там взрывались бойцы. На противотанковом поле на мине подорвался генерал-лейтенант Богданов, похороненный на Советской площади в Калинине, и еще много бойцов.
Когда мы подбегали к лесу в расположение 22-й армии, немцы открыли сильный минометный и пулеметный огонь, но мы уже были у цели. Я добежал до первого часового, сел под елку, и силы оставили меня. Отдохнув полчаса, я пошел дальше. Тут подвезли сухари. И хотя голодному человеку нужен один сухарь, рвали мешками, офицера, который привез сухари, стащили с машины, дрались. Не имея сил лезть в эту давку, я нашел втоптанный в грязь сухарь, помыл его в болоте и съел. Начались колики в животе. Дальше по дороге подвезли кухню со щами, лапшой, кашей, все жирное, и некоторые бойцы, поев этой еды, тут же умирали от колик, некоторые катались по земле от сильной боли в животе. Я нашел печеньице, съел его, выпил половину котелка чаю и уснул под кустами. Проспал я более 20 часов. Проснувшись, почувствовал боль в желудке и стал ограничивать себя в еде. На другой день нас отправили в санаторий на две недели, мы были все желтые, как китайцы.
Подлечив две недели, меня отправили в отдел кадров резерва. Меня назначили помощником начальника отдела кадров полевого управления тыла 4-й ударной армии. Я прибыл на место назначения в середине августа 1942 года. Начальником отдела был подполковник Уков Семен Иванович, инспектором по учету кадров – лейтенант Сотников Михаил Андреевич и еще была машинистка Тоня.
...Следует вернуться назад, в район Карпово. Я был ранен в левую руку и долго носил ее на перевязи. С тех пор я в тех местах не был, а надо бы поклониться могиле Коли и могилам многих боевых друзей, оставшихся лежать в лесах и болотах под Сычевкой. Там же похоронен мой институтский друг Николай Перещалин из Серпухова, его убило разрывом мины, когда он грелся у костра, а меня в это время пригласили в дом, в штаб, и это меня спасло. Я отослал его вещи матери в Серпухов, написал, как погиб Коля, и больше ничего не мог сделать...

МОРОЗОВ СЕРГЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ