Барзилович Виктор Михайлович
Родился в 1924 году в селе Бучки на Черниговщине

В своих воспоминаниях я постараюсь рассказать о стечении обстоятельств, не зависящих от человека и составляющих понятие судьбы, которые сложились на фоне реальных боевых действий Великой Отечественной войны. Это та правда, которая не должна пропасть.

В БЕРЛИН МЕНЯ ВЕЛА
ВОЕННАЯ СУДЬБА

Могу сказать, что судьба меня оберегала...
Родился я в селе Бучки на Черниговщине. Родители отнесли меня в церковь, где отец сам выбрал при крещении имя сыну – Виктор, что в переводе означает Победитель.
Помню, что в детском саду мы распевали песню:
«Смело, мы в бой пойдем за власть Советов.
И как один умрем в борьбе за это...»
Один случай, связанный с военными, произошел, когда мы жили в Чернигове. Я в то время учился в старших классах средней школы. В летние каникулы мы попросили маму сводить нас в близлежащий лес. Пошли утром группой человек десять.
Как только вошли в лес, к нам подошел командир в форме и спросил маму, куда мы идем. У моего одноклассника Жоры был с собой аппарат «Фотокор». Командир сказал, что гулять здесь нельзя, и предложил следовать за ним вглубь леса. У какого-то сарая он попросил нас сесть и никуда не уходить, а Жору завели в сарай. Так мы провели почти весь день и только к вечеру нам разрешили уйти домой.
Назавтра Жора рассказал, что его возили в штаб дивизии, где проявили еще не заснятые фотопластинки и отпустили.
22 июня 1941 года наступил незабываемый, страшный день – начало отсчета долгих 1418 дней и ночей Великой Отечественной войны.
В Чернигове высоко в небе стали появляться немецкие самолеты-разведчики. Были видны белые шарики взрывов наших зенитных снарядов. Иногда с визгом падали осколки. Мы, подростки, их находили, рассматривали рваные куски металла.
По распоряжению власти, население приступило к устройству зигзагообразных рвов во дворах жилых домов. Молодежь стали привлекать к работе на заводах и фабриках.
С 23 июля я работал на Черниговской мебельной фабрике в качестве рабочего сушки. Работа заключалась в том, что вместе с двумя другими парнями мы загружали в еще горячую глубокую камеру длинные брусья-трости, складывая их должным образом. Камеры закрывались, и туда направлялся горячий сухой воздух. Через определенное время камера открывалась, и мы ее разгружали, перенося на плече пачки брусков по 8 штук в сборочный цех. Таких камер было несколько.
В сборочном цехе из подготовленных сухих материалов изготовляли детали сборно-разборных макетов боевой техники, применяемых на фронте для введения противника в заблуждение и обеспечения маскировочных операций.
На работу приезжал на велосипеде, на руле – корзинка с домашней едой и бутылка молока. В перерыве, усевшись на свежем воздухе на чем придется, мы обедали. Высоко в небе с характерным завыванием летали вражеские самолеты, но пока не бомбили. Стреляли зенитки дистанционными снарядами, разрывающимися на высоте, установленной на взрывателях. Иногда барражировали наши одиночные истребители, первое время И-15, а потом – И-16.
Как правило, по пути домой я заезжал на коллективный огород и собирал со своей грядки в корзину спелые помидоры. Так было и в тот день, когда я впервые в жизни попал под бомбежку.
Три или четыре двухмоторных бомбардировщика летели прямо на меня развернутым строем на небольшой высоте, метров двести. Летели с запада навстречу солнцу. Было хорошо видно, как от самолетов отделились бомбы, от каждого по несколько штук. Появился постепенно нарастающий оглушительный вой. Где-то передо мной начались взрывы, задрожала земля. Я положил свой велосипед на землю, поставил корзиночку с помидорами, а сам забежал через проходную за высокий забор и спрятался за ним. Сейчас это смешно, но тогда мне было не до смеху. Сбросив только одну серию бомб, самолеты улетели тем же курсом. Я поехал домой, обдумывая случившееся.
Вот и угловой дом, где я живу. Когда-то он был частным, но потом жилкооповским. Теперь в нем жило несколько семей, в том числе прежние владельцы дома. Все, кто был в доме, собрались во дворе – получали хлеб. По буханке на семью. Без карточек, но по списку, у возчика-раздатчика. Получив хлеб, жильцы не расходились, а обсуждали первую бомбежку. Оказалось, что бомбили небольшой завод при станции. В отрытые нами ранее рвы никто не успел спрятаться. Кстати, туда залезали только в крайнем случае. Когда начали копать эти рвы, обнаружили, что там когда-то находилось кладбище, и то там, то здесь находили человеческие останки.
Как позже выяснилось, Ставке Верховного Главнокомандующего в августе 1941года стала известна информация о вероятности выхода противника в район Чернигов – Конотоп – Прилуки. Тучи над городом сгущались. Уже с июля начались жестокие бои за Киев. Поползли слухи.
Началась эвакуация предприятий города. Фабрика, на которой работал мой отец, должна была перебазироваться на однопрофильную фабрику в Казахстане. Сработниками рассчитались и выдали им удостоверения эвакуированных.
Но отправиться к месту назначения по железной дороге было уже невозможно. Администрация фабрики выделила на несколько семей по одной подводе с лошадью. Самое необходимое было уложено на подводу, а то, что пригодится в пути – в заплечные мешки с лямками. 18 августа караван из десятка подвод двинулся в путь.
Переправились через Десну по временному понтонному мосту, наведенному в том месте, где до войны стояли плоты из леса и где я впервые в жизни переплыл реку.
Путь наш пролегал по проселочным дорогам Черниговской области, от села к селу, не занятым немецкими войсками.
Время от времени нас обгоняли огромные стада коров. Их перегоняли пастухи с запада на восток, чтобы они не достались противнику. Двигаться вперед, пробиваясь через сплошные стада, было бесполезно, и мы их пропускали.
Между Борзной и Батурином пересекли железную дорогу Бахмач – Гомель. Вэто время над нами пролетел «мессершмитт». Он летел вдоль железной дороги в сторону Гомеля. Летел он так низко, что был хорошо виден немецкий летчик в кожаной одежде и защитных очках. Он посмотрел на наш обоз, но ничего не предпринял. На крыльях были четко видны черные кресты в желтом обрамлении. Если вспомнить мои тогдашние ощущения – чувство полной беззащитности.
Дальше началась Сумская область, Конотоп. Мы продвигались над городом по возвышенности. А там, внизу, шел яростный бой. Стреляли орудия, строчили пулеметы и автоматы, бухали гранаты. Сами о том не ведая, мы попали в зону боя за Конотоп.
Двигаясь обозом с большими трудностями и опасностями, мы рассчитывали при первой же возможности пересесть на железнодорожный транспорт. Такая возможность нам представилась лишь через четыре сотни километров от Чернигова на полустанке Томаровка, что рядом с Белгородом.
Сдали подводу с лошадью местной власти, а сами погрузились на открытую двухосную платформу, груженую металлическими балками. Наутро выгрузились на станции Белгород. По документам об эвакуации железнодорожниками был выделен грузовой двухосный вагон, не приспособленный для перевозки людей. Но работники фабрики и их семьи радостно устроились в нем со своими пожитками, готовые к дальнейшему движению, теперь уже на колесах.
Здесь, на вокзале Белгорода, мы узнали, что Чернигов 9 сентября 1941 года был оккупирован немецко-фашистскими войсками, а днем раньше он был практически уничтожен жесточайшей бомбардировкой.
Дня через два наш вагон присоединили к составу поезда, и к вечеру мы поехали куда-то на юг. К утру оказалось, что приехали в Купянск, который нам хорошо запомнился.
Весь день, пока не было паровоза, мы отлучались по своим делам. А к вечеру все собирались в вагоне. Когда начало темнеть, завыли паровозы по всей огромной станции. Началась бомбежка. На всех соседних путях стояли длиннющие грузовые составы. Со всех сторон взрывались бомбы, земля дрожала. Наше положение усложнялось тем, что мы не могли выбраться из вагона и найти безопасное место. Наш поезд стоял с паровозом, готовый тронуться в путь при первой возможности. Чувствовалось, что бомбежка серьезная, надолго. И мы все-таки решили уходить от поезда.
Взяв кое-что с собой, мы пошли прочь от путей, подлезая под вагоны. Станция была на высокой насыпи, с нее мы спускались гуськом. Мама шла последней, ее задело взрывной волной и спину обсыпало землей. Добрались до поселка. Оказалось, что здесь живут машинисты. В одном из домиков нас приютили и устроили на терраске.
Как только бомбежка прекратилась, мы двинулись обратно к эшелону. На наше счастье, эшелон был цел и стоял на месте. Разыскали свой вагон, забрались в него, и к утру он тронулся. Первая остановка – в Валуйках. Погода испортилась, небо заволокло облаками, начал моросить дождик.
Опасность бомбежки уменьшилась. Но тревожную новость узнали по радио в Ельце. После тяжелых и упорных боев наши войска 5 октября оставили город Вязьму.
Дальше были станции Узловая, Пенза, Сызрань и далее на восток до места назначения.
В Сибири осенью 1941 года было видно, какие грандиозные меры принимаются для того, чтобы остановить врага. На Запад непрерывно шли воинские эшелоны. Двери были распахнуты, и на полу, свесив ноги, сидели бойцы нашей кадровой армии. Все в добротных белых полушубках, подпоясанные ремнями, в шапках-ушанках и валенках. Это перебрасывались дивизии, подготовленные к боям на Дальнем Востоке и в Сибири.
По мнению военных специалистов, именно эти дивизии стали основой нашей декабрьской победы под Москвой в 1941 году.
***
С начала 1942 года я обучался на первом курсе строительного факультета Днепропетровского института инженеров железнодорожного транспорта. Этот институт был эвакуирован в Новосибирск и размещался в здании организации «Кузбассуголь». Общежития не было, и иногородние студенты ночевали в больших комнатах, приспособленных под аудитории, на столах. В этом же здании учились студенты военного института транспорта. В подвале была общая для всех студентов столовая.
Преподавательский состав был очень сильным. Это были в основном эвакуированные ученые из Москвы, Харькова и других городов. Слушать их было интересно, но бытовые условия заставляли отвлекаться от учебы. И главное – это питание. Хлеба по карточке и столовской еды явно не хватало. Если выстоишь на улице очередь на углу здания с высоким крыльцом напротив театра «Красный факел», то за деньги получишь без карточки отварной вермишели на блюдечке. Здесь же, недалеко от трамвая, можно было купить лепешку за десятку.
Но мы не унывали. Когда в том же «Красном факеле» выступал Утесов, я осуществил мечту детства, побывал на его концерте. Зал был переполнен. Многие, в том числе военные, плакали, когда он исполнял «Одессита Мишку». На курсе было мало парней, и они пользовались «преимуществом» при укомплектовании профкомом, например, футбольной команды.
Занимались мы в большом читальном зале. Помещение было радиофицировано. Помню, как здесь я услышал сообщение Совинформбюро: «По приказу Верховного командования Красной Армии 3 июля советские войска оставили город Севастополь...». Обстановка на фронтах была сложной. Тем не менее, вышло решение, по которому в институт стали возвращать фронтовиков – бывших студентов, в свое время мобилизованных в армию. Новых студентов легко отличали, так как они носили армейское обмундирование.
Улучшились условия жизни студентов. Институту передали старый большой деревянный дом по улице Крылова, куда переселили тех, кто жил в аудиториях. Появились настоящие кровати, постельное белье, вода, электричество.
Начались зачеты и экзамены. Геодезию сдавал почти час, получил «хорошо». Для строителя дорог – это основной предмет (да и на войне он очень даже пригодился). Еще сдал химию. Но учиться дальше не довелось.
***
В Новосибирской области приступили к созданию Сталинской дивизии сибиряков-добровольцев. Комсорг института Липовский провел сначала общее собрание студентов, а затем беседовал с каждым комсомольцем отдельно, речь шла о святом долге записаться в добровольцы.
Второкурсники два Василия, Дрозденко и Дмитрук, вместе с другими еще недавно вернувшимися с фронта студентами и не снявшими обмундирование записались. Учитывая положение на фронте, записался и я, семнадцатилетний подросток, и был досрочно призван в армию. 23 июля получил повестку.
Дал телеграмму родным, получил хлеб по карточке до конца месяца. Мне выдали справку о том, что я состоял студентом первого курса Днепропетровского института инженеров железнодорожного транспорта и выбыл из института в связи с добровольным вступлением в ряды РККА, в Сталинскую дивизию.
На следующее утро прибыл в военкомат, где после переклички образовали команду и повели строем на вокзал. Куда едем, мы не догадывались. Оказалось, что приехали мы в Югру, в то время Новосибирской области. От вокзала пошли пешком. Часа через три хода вошли в лес и остановились на большой поляне. По опушке поляны стояли группы военных с бумагами.
Начались возгласы: «Кто хочет в пулеметчики, подходи!», «Кто хочет в минометчики, подходи!». И когда назвали артиллерию, я подошел. Вежливый капитан спросил меня об образовании. После того как я ответил, что учился на первом курсе института, он меня записал. Как я потом узнал, этот капитан был начальником связи артиллерийского дивизиона. После записи нас отвели в столовую, накормили и повели к палаткам на ночлег.
Утром после подъема все тот же капитан представил нас командирам соответствующих подразделений, в состав которых нас определили.
Я попал в топовычислительный взвод управления дивизиона, куда входили еще взвод разведки и взвод связи. Топовычислительный взвод работает на основе геодезии: засечка целей, геодезическая съемка огневых позиций и наблюдательных пунктов, составление планшетов, вычисление данных для стрельбы по установленным целям. То, что я знаком с геодезией, было отмечено после первых же занятий, и я был назначен командиром отделения с присвоением воинского звания «сержант».
После принятия присяги перед строем дивизиона был зачитан исторический приказ Наркома обороны Сталина от 28 июля 1942 года №227. Отныне железным законом для каждого воина становилось требование – ни шагу назад без приказа высшего командования. Вводились жесткие меры борьбы с паникерами и нарушителями дисциплины.
Наша артиллерия – на конной тяге. Еще до принятия присяги, пока был недокомплект ездовых, лошадей прикрепили к наличным солдатам. Мне достался красивый стройный гнедой конь. Имя его я уже позабыл.
Сразу после подъема – поить и мыть лошадей в красивой и широкой сибирской реке Томь. Конь на поводу охотно входит в воду. Пока он пьет, умываешься сам, потом моешь его, иногда все это проверяет командир. Когда конь выйдет на берег – будь начеку! Он рысью бежит в конюшню, где ему дают овса. Зазевался – мчится галопом без тебя, а это уже непорядок.
Топовычислители, помимо прочих занятий, учились работать со стереотрубой, буссолью при привязке целей и управлении огнем артиллерии. Присутствовали на боевых стрельбах.
К концу учебы как-то утром после довольно длительного марша собрали всех в большом летнем помещении. Состоялся митинг добровольцев, было много выступавших – все призывали, не щадя жизни, разгромить врага. Сидели люди немолодые, степенные, судя по возникшему в зале кашлю, не совсем здоровые. Было много и совсем молодых бойцов, внимательных и настороженных.
Однажды ночью – подъем по тревоге – на погрузку. На станции готов состав. В нем – крытые вагоны для людей, лошадей и кухни, платформы – для орудий (их было мало, и все старого образца).
Горят костры. Все распределены. Мне досталось грузить тюки спрессованного и перевязанного тонкой проволокой сена. Погрузка заканчивается. Командиры собирают своих подчиненных у вагонов. Мои товарищи – два Василия – хлопочут у костра, приспосабливая к огню котелок. Мы грузимся без оружия, но с круглыми на ручке-дужке котелками и при ложках. Зовут меня кушать кашу из пшенного концентрата. Выяснилось, что при погрузке продовольствия один ящик разбился и мои товарищи помогли собрать рассыпавшееся добро.
Наконец наш воинский эшелон тронулся. Стало ясно, что он едет на запад. Но на какой фронт? Проехали Волгу, город Пензу. Не похоже, что мы едем в Сталинград. Скорее всего, поезд идет на Москву. Так и получилось. Сделали довольно длительную остановку в нескольких километрах от столицы в прекрасной лесистой местности. Повышали свою боевую выучку и довооружались. Нам, артиллеристам, выдали вместо винтовок новенькие карабины с откидным штыком. Выдали каски. Пока использовали их во время сна. Голову в каске с мягкими подушечками внутри можно было положить на любой подходящий твердый предмет и удобно спать. Однако с началом боев многие от касок отказались.
Огневые расчеты получили 76-миллиметровые пушки с дульным тормозом ЗИС-3, которым суждено было стать наиболее массовым и надежным орудием нашей артиллерии во время войны, и 122-миллиметровые гаубицы М-30. Теперь все готово для фронта, куда мы в конце сентября и продолжили свой путь по железной дороге.
Долго колесили по окружной дороге, и солдаты-москвичи объясняли нам: «Это – сельскохозяйственная выставка, а это – Ржевский вокзал...». Наконец поехали всерьез. Клин, Калинин, Бологое. Следы недавних боев.
Когда стемнело и стало задувать холодом, задвинули дверь в теплушку. Поезд заметно снизил скорость, свернул влево с магистрали. Такое впечатление, что он сам выбирает дорогу. Изредка ненадолго останавливался. Глубокой ночью встал окончательно. Снаружи вдоль вагонов стук и команда: «Выгружайся!».
Началась в полутьме разгрузка. Все было запланировано заранее, поэтому каждый знал, что ему делать. По мере готовности каждое подразделение пересекало пути и растягивалось вдоль дороги. Проходили мимо стоявшего бронепоезда с обслугой и под парами. Где-то на привале колонну догоняли полевые кухни с горячей пищей. Потом – очень длинный пеший переход. Дорога вела в заболоченный молодой лиственный лес. На отдельных участках дороги, а потом и сплошь по всей длине, пошла лежневка из поперечно лежащих стволов березового молодняка. По бокам вырыты канавы, доверху заполненные бурой водой. На вкус эта вода, как у Теркина, «из копытного следа». Не встречалось никакого жилья, никаких построек. Все время лес и болото. Случались повреждения наката, и тогда люди помогали лошадям, которые уже не реагировали на крики и кнуты ездовых. Особенно тяжело было артиллеристам. На привалах – горячая пища. Моросит осенний дождь: на плечах – плащ-палатки. И так несколько суток. Сейчас стало известно, что в этих краях шли упорные бои и линия фронта настолько искривлена, петляет, что образует мешки и выступы. Нас завела эта дорога глубоко за Ржев, в то время еще занятый противником. Двигались скрытно, поэтому нас ни разу не бомбили.
Но вот наконец началась твердь. Кое-где стало появляться жилье. Пошел хороший сосновый лес. Повстречалась санитарная двуколка с раненым. Окружающий воздух плотно заполнило новое особое чувство реальной опасности.
Дальше произошло непредвиденное. Поднялась стрельба в воздух. Многим захотелось испробовать свое личное оружие. Опытные солдаты знают, что этого делать нельзя. Противник сразу понял, что на позиции прибыло молодое пополнение и с ним ему придется иметь дело. Так было и на этот раз. Как только мы приблизились к опушке леса, чтобы разместить здесь управление дивизиона и наблюдательный пункт, начался интенсивный минометный обстрел. Мины в лесу разрываются особенно шумно. Некоторые взрываются, ударяясь о ветки деревьев.
Мы быстро научились падать и в страхе прижиматься к земле, услышав душераздирающий вой летящей мины, хотя и знали, что той, «своей» мины, которая тебя убьет или ранит, ты не услышишь. Но все равно привыкнуть к минам невозможно.
Под огнем люди напрягали все свои душевные и физические силы – необычно быстро отрыли котлованы с вертикальными стенками под блиндажи и укрылись в них до утра. Ночью обстрел прекратился. На передовой спокойно. Иногда раздаются одиночные выстрелы, очередь автомата или пулемета. По небу – пунктиры трассирующих пуль. Местность освещается немецкими ракетами. То здесь, то там след от взвившейся вверх ракеты, затем щелчок – это вышибной заряд выбросил парашютик с источником света – и все вокруг озарилось мертвым магниевым светом.
По рассказам разведчиков, освещением переднего края у немцев занимались специальные осветительные посты, размещавшиеся в отдельных окопчиках для дежурного ракетчика-наблюдателя. Да, осветительных ракет у противника было навалом.
Утром высоко в небе появилась «рама» – немецкий двухфюзеляжный самолет-разведчик «фокке-вульф». С характерным рокотанием он облетает территорию, делая глубокие виражи и высматривая происходящее на земле. Бывалые солдаты объяснили, что прямой опасности он не представляет – не бомбит и не стреляет. Но после него, как правило, прилетают вражеские самолеты или начинаются обстрелы.
Приступили к валке сосен и их распилке на бревна для «наката» перекрытия блиндажей и подготовке котлованов. С тыльной стороны отрыли траншею со ступенями – это вход в блиндаж. В боковой стене сделали нишу с каналом на поверхность земли – это очаг с дымоходом. Сверху уложили бревна. Концы нижнего ряда заглубляли в грунт, а следующие ряды укладывали поверх первого крест-накрест.
Время от времени возобновлялся минометный обстрел. Падающие сосны показывали противнику места, где ведутся работы, и туда он стремился направить огонь своих минометов.
Я уже описывал дорогу, по которой наш полк добирался сюда по железной дороге. Легко понять, что по такой дороге быстро подтянуть тылы было невозможно. Организованного питания не было вообще. Голодали. Некоторые собирали грибы, мясо убитых коней – это был единственный источник питания. К тому же не было соли. Тогда я узнал, что соль – не последний продукт в рационе человека. Через несколько таких голодных дней старшина привез по «кирпичу» хлеба на человека, причем целиком, так как его вес соответствовал тогдашней зимней фронтовой норме. А еще американской тушенки по высокой овальной банке на двоих. Где-то в тылу заработала полевая кухня, и от нее стали привозить в заплечных термосах горячую пищу. Командирам пошел доппаек.
Вот из-за этого доппайка мне довелось съездить на базу верхом на лошади с термосом на спине. У начальства возникло сомнение в целостности доставки пайка поставленными на эту работу солдатами. И вместо одного из них послали меня. Выехали рано утром. Дорога шла сначала вдоль опушки леса, а после – открытой со стороны противника поляной и влево вглубь березняка по накатнику. Фокус состоял в том, чтобы благополучно проскочить злополучную поляну, которая была пристреляна немцами – по ней били минометы всякий раз, когда появлялись наши военные. Стоявшие у этого перекрестка колышки с фанерками, на которых в разное время были написаны фамилии убитых бойцов, свидетельствовали об опасности этого участка дороги.
Нам удалось проскочить и уже через пару часов мы и наши лошади, достигнув полевой кухни, хорошо поели. Здесь же основному доставщику обедов был передан вещмешок с доппайками, который тот прикрепил к седлу.
Поехали домой той же дорогой. Не доезжая до опасной поляны, мой напарник слез с лошади, снял вещмешок и принялся в нем шуровать. На меня он не обратил внимания, и я даже не слезал с коня. К своим блиндажам доехали благополучно, но я не смог подтвердить командирам, что никто доппайков не касался.
Блиндажи боевого управления дивизиона находились в непосредственной близости от переднего края. Наша пехота, заступая на ночное дежурство, а по утрам направляясь в тыл на отдых, проходила мимо нас. Здесь же порой бывала разведка противника. Как-то ночью в одном из блиндажей соседей разорвалась граната, брошенная в дымоход. Однажды пехота вела в тыл взятого у немцев «языка», посадили его на пенек, а сами присели перекурить. Сидит на пеньке этакий здоровенный мордоворот с наглой усмешкой.
На высокой сосне у самой опушки был оборудован артиллерийский наблюдательный пункт, с которого намечали цели в расположении противника и корректировали их пристрелку с помощью стереотрубы. Но после того как одного из наблюдателей разорвало вражеской миной, взбираться на наблюдательный пункт допускалось только при крайней необходимости, а наблюдения велись непосредственно с земли у опушки леса. Примерно в километре от опушки огневики облюбовали обширную поляну для размещения огневых позиций пушек и гаубиц дивизиона. Вырыты укрытия для орудий, щели для расчетов, устроены блиндажи. Батареи заняли огневые позиции и замаскировались. И только окончили все это – команда: «Отбой! Готовить лошадей!». Смена огневых позиций. Перемещаемся километров на пять вдоль опушки. Приказ занять огневые позиции (с соответствующим обустройством). Наш топовычислительный взвод отправился пешком с инструментами на прежнее место расположения огневых позиций делать инструментальную их привязку по предусмотрительно оставленным там колышкам.
Уже за полдень добрались до места и начали работать. Под вечер прилетает группа пикирующих бомбардировщиков Ю-87. Нас они настигли на открытом месте вдали от укрытий и леса. Упал на землю с мыслью: «Ну, пропали!». Один из самолетов вошел в пике, включив сирену. Мы слушали ее приближающийся зловещий звук, прижавшись к земле, но бомбы самолет не сбросил. Стал набирать высоту. То же самое продолжалось довольно долго. Наконец самолеты улетели, мы поднялись с земли, отряхнув одежду и сбросив охвативший нас страх.
Но чем объяснить случившееся? Какую цель преследовали летчики, атакуя лежащую группу солдат?
Не обнаружив на поле серьезных целей, летчики «юнкерсов» пикировали без бомбежки. Воем сирен они вынуждали наших бойцов, в том числе зенитчиков, прижиматься к земле. А сами в это время беспрепятственно просматривали местность с небольшой высоты.
Нужно сказать, что наши батареи через некоторое время вернулись на свои прежние огневые позиции.
Между тем чувствовалось приближение начала нашего наступления. Вдоль опушки леса установили на земле наклонно рамы – направляющие для реактивных снарядов («Катюши»), доставили боеприпасы и все необходимое. Нас, топовычислителей, распределили по батареям в помощь комбатам. Мне досталась гаубичная батарея, которой командовал капитан Медведев. После артиллерийской подготовки нам надлежало сопровождать наступающую пехоту и поддерживать ее огнем. Сразу скажу, что после распределения по батареям я своего комбата не видел ни разу.
Подготовленная операция являлась частью Сталинградской битвы и преследовала цель не допустить переброски туда немецких войск из района Вязьмы. Предусматривалось взятие Ржева и овладение городом Белый. Участвовали два фронта: Калининский, куда входила наша дивизия сибиряков-добровольцев, и Западный. Наше наступление началось 10 декабря 1942 года мощной артподготовкой с участием «Катюш».
Как только огонь нашей артиллерии был перенесен вглубь обороны противника, пошла пехота, а за ней и мы.
Сначала шли лесом, затем лес начал редеть и перед нами открылась огромная снежная равнина с кровавыми пятнами убитых или раненых бойцов. Раненые кричали, просили помощи, но никто к ним не подходил, все живые стремились вперед. За нами должны были идти санитары, перевязывать и выносить раненых. Было страшно, что естественно для нормального человека... Не боящиеся на войне смерти просто недооценивают опасность. Плохо, когда такие военные люди, обладая властью, бравируют своей показной храбростью и без оперативной необходимости подвергают жизнь свою и подчиненных смертельной опасности, что приводит к неоправданным жертвам.
Я старался сжаться, крепко прижать карабин и заставить себя выполнять приказ, несмотря на парализующий страх. В воздухе, не долетая до земли, рвались бризантные снаряды противника. От их осколков не спрячешься, а если ляжешь, то только увеличишь площадь поражения.
Местность, по которой мы двигались, мне была хорошо знакома. Я ее не раз внимательно рассматривал с наблюдательного пункта, устроенного высоко на сосне. Вот и деревня Клемятино, от которой осталось одно название, да кое-где печные трубы. Мелкий овражек. Здесь спрятались три немецких 150-миллиметровых орудия.
Рядом – немецкие блиндажи. Зашли в один из них. Стоит характерный запах порошка, которым солдаты обычно обрабатывали свое жилье для защиты от насекомых.
Но надо идти дальше по овражку, вслед за пехотой. Через несколько километров – деревня Дубровка. Это по карте, а в натуре – только единственный полуразрушенный домик. Темнеет. Команда остановиться. Домик сразу же заполняется солдатами, которые укладываются на полу спать вповалку. Мне удалось войти, и я устроился на полке для посуды. Стоял крепкий мороз. На мне – только шинель. Телогрейку пришлось отдать прибывшему после госпиталя молодому лейтенанту – нашему командиру взвода. «А себе ты в бою с убитого снимешь», – успокаивал меня тогда лейтенант.
После побудки незнакомый солдат, выходя из домика, бросил мне почти новую телогрейку со словами: «Поддень под шинель, не то пропадешь на морозе». Ятолько крикнул вдогонку своему благородному спасителю слова благодарности. На светлой подкладке телогрейки было небольшое кровавое пятно...
Двинулись дальше по оврагу. Слева по ходу засвистели пули. Пехотные командиры (их отличали добротные белые полушубки) и несколько артиллеристов из поддерживающего пехоту дивизиона, в том числе начальник разведки Шамара, два телефониста и я – вычислитель, прикрепленный к гаубичной 122-миллиметровой батарее на период наступления, заняли большой немецкий блиндаж, врытый в откос оврага.
Как только протянули связь, пехота попросила огня. На стоящем в центре блиндажа большом столе начальник разведки разложил карту и после доклада о готовности огневых позиций, указал мне точку на карте, куда надлежало нанести удар, и расположение огневых позиций. Была темная ночь, и руководить артиллерийской стрельбой визуально не представлялось возможным. Батареи стояли на новых позициях, не имея пристрелянных целей.
В блиндаже по периметру были устроены закрома, заполненные мешками с сахаром и пищевыми концентратами. Этим мы питались. Воду добывали, подогревая снег на находящейся здесь же железной печи. Помещение освещалось трофейными плошками из круглых картонных коробочек высотой примерно один-два сантиметра с фитилем, заполненными стеарином.
Среди ночи в блиндаж зашел какой-то большой командир в белом кожухе без знаков различия и начал громко кричать на присутствовавших, будучи всем недоволен. «А кто стреляет батареей? Вот этот пацан?» – кивнул он на меня, склонившегося над картой. – «Сейчас проверю и, если туфта, тут же расстреляю!».
У артиллеристов все разговоры и команды по ведению огня записываются, всегда можно проверить их правильность. Вот и сейчас на глазах у этого сердитого командира я по записям показал переданные ранее по телефону данные, и тот перестал кричать, убедившись, может быть, в правильности этих данных. Мы продолжали работать.
Вдруг в блиндаж два солдата приволокли пленного немца. Он был без шапки и верхней одежды. Не исключено, что он сам забрел сюда, не зная обстановки. Немец был сильно испуган и имел жалкий вид, весь дрожал. Из его ответов на вопросы по-немецки одного из командиров можно было понять, что он из обслуги, военной обстановки не знает. Немца увели.
Когда рассвело, рядом с блиндажом началась стрельба из танков. Передав какие-то распоряжения связистам, Шамара вместе со мной вышел из блиндажа. Мы пошли вниз по оврагу. Дошли до находившихся в овраге трех танков «КВ» и уселись прямо на снегу, на откосе лицом к противнику. Мой начальник достал из полевой сумки коричневую килограммовую банку немецкой тушенки, открыл ее ножом, и мы это богатство сообща начали есть.
А прямо перед нами, как в театре, проходил настоящий танковый бой. Позиция наших танков в овраге была выгодная, лучше не придумаешь: корпус укрыт, а башня господствует. Время от времени один из наших танков поднимался по откосу, стрелял из пушки и спускался на дно оврага. Затем поднимался другой танк, стрелял, после чего спускался на дно оврага. Таким образом стрельба велась поочередно и беспрерывно с разных позиций.
Навстречу со страшным визгом летели немецкие подкалиберные снаряды-болванки. Не задевая танки, они пролетали над нашими головами и улетали прочь, а некоторые, рекошетируя о броню, шлепались на откос.
Поев консервов, мы встали и быстро пошли вслед за нашими танками, которые, маневрируя, постепенно уползали вниз по овражку и вскоре исчезли в наступившей темноте. Мы вышли на открытое место, простреливаемое немецкими автоматчиками. Благодаря начавшейся метели и темноте они нас не видели и стреляли наобум, как говорится, «от пуза». На наше счастье, что-то у них заело с освещением местности, не было осветительных ракет.
В небольшой низине мимо нас проехали сани-розвальни с лошадью. Мы с начальником разведки догнали и упали на них. Скоро достигли позиций нашей пехоты. Вот и Клемятино, от которого несколько дней назад мы начинали наступление. Удалось выскочить из «горлышка» назревавшего окружения.
В одном из блиндажей обосновались разведчики и телефонисты дивизиона. Через некоторое время меня вызвали в штаб полка. Идя по проложенному телефонному проводу, попадаю в штаб. Командир полка майор Гуменный (за точность фамилии не ручаюсь) после моего доклада поблагодарил за службу и сообщил, что представляет меня к правительственной награде и направляет в военное училище. Это был новый поворот в моей судьбе.
Пока готовили направление в штаб дивизии, я отыскал блиндаж, где еще до начала наступления размещался наш взвод. Обрадовались встрече. Мой однокашник по институту Вася Дрозденко показал несколько бутылок «наркомовской» водки, которая накопилась за время моего отсутствия. Товарищи с готовностью согласились выпить за мое здоровье (кстати, я ее в то время еще и не пробовал). Утром они тепло со мной распрощались.
В штабе дивизии собирали всех направляемых в военные училища и определяли, в какое именно. Мне предстояло решить, куда пойти: в артиллерийское, что на Урале, или в Тамбовское артиллерийско-техническое. Я записался туда, куда захотело большинство,– в Тамбов.
Здесь я встретил своего земляка из Чернигова. Его только что ранили немецкие автоматчики, когда он вместе с другими батарейцами был послан начальством отбивать у немцев захваченную врагом батарею. Батарея стояла на огневой позиции прямо на снегу, артиллерийские упряжки с ездовыми находились где-то в укрытии. Неожиданно нагрянули немецкие автоматчики и, разогнав огневые расчеты, вооруженные карабинами, захватили батарею. Раненый был потрясен случившимся и сквозь боль рассказывал, как нагло фашисты воспользовались незащищенностью батареи.
До появления пушек с дульным тормозом в распоряжении огневого расчета были шрапнельные снаряды. При их применении сразу за обрезом ствола при выстреле образовывался пучок металлических шариков-пуль. Противник боялся подходить к пушкам. С появлением дульного тормоза, который уменьшает длину отката ствола при выстреле, но не позволяет применять шрапнельный снаряд, нужно защищать огневиков, что и делалось на практике. Вот, например, в армии К.К.Рокоссовского каждой батарее и отдельному орудию, придаваемому пехоте, обязательно выделялись соответствующие стрелковые подразделения для прикрытия от немецких автоматчиков. Эти подразделения подчинялись командиру батареи.
Здесь я хочу отвлечься и приведу оценку Белыйской операции, данную маршалом Г.К.Жуковым: «Хотя здесь наши войска не достигли поставленной Ставкой цели – ликвидация ржевского выступа, но своими активными действиями они не позволили немецкому командованию перебросить значительные подкрепления с этого участка в район Сталинграда.
Более того, чтобы сохранить за собой ржевско-вяземский плацдарм, гитлеровское командование вынуждено было перебросить в район Вязьма – Ржев танковые и одну моторизованную дивизии».
И еще одна цитата: «На поле у верхневолжской деревни Клемятино, что под городом Белым, в Тверской области, в Великой Отечественной войне сложили головы двенадцать с половиной тысяч наших бойцов и командиров из 6-го Сибирского добровольческого корпуса».
В районе станции Торопец с помощью железнодорожника нашли поезд на Москву и разместились в порожнем грузовом вагоне. Нас, будущих курсантов, было около десяти человек. Узнав, что мы артиллеристы, железнодорожник сказал, что в войне на артиллерию вся надежда. Помнится, в то время при необходимости что-то отметить с положительной стороны часто говорили: «Порядок в артиллерии», а к концу войны танкисты стали добавлять: «И в танковых частях». Поезд мчался с ветерком и почти без остановок. Кругом был искалеченный войной лес. В нем – мало живых деревьев. Как свечи торчали черные перебитые стволы.
В вагоне стало холодно, и мы задвинули дверь. Немного полегчало, но не очень. Остановка на станции Бологое. Здесь будет пересадка.
Прежде всего нас отправили в санпропускник. Это та же баня, только с прожаркой одежды. Была ночь. Только мы сдали всю одежду и открыли краны, как завыли сирены – воздушная тревога! Но мы продолжали мыться под грохот взрывов авиабомб, другого выхода у нас не было. После отбоя выдали одежду, и мы двинулись на вокзал. Народу там было много, почти все с мешками. Помещение обогревалось высокими круглыми облицованными металлом печами. За ними наблюдала пожилая женщина. По нашим лицам она поняла, что мы голодны, и в наших фронтовых котелках прямо в топке печи сварила гороховый суп-пюре из концентрата, полученного нами перед отъездом с фронта в качестве сухого пайка. Это было в высшей степени благородно и для нас крайне существенно.
В Москву прибыли на Ленинградский вокзал, а нам надо было на Казанский. Гурьбой напрямик пересекли Комсомольскую площадь. В воинском зале Казанского вокзала на небольшой сцене выступали московские артисты, пели песни, в частности «Прощай, любимый город».
Хорошо помню, что это происходило накануне 1943 года. В Тамбов приехали вечером, расспросили дорогу, добрались до училища и вскоре лежали в изоляторе на пустых деревянных нарах. Где-то недалеко вещало радио, из которого доносилось поздравление с Новым годом. На новом месте я заснул глубоким сном.
Назавтра началась армейская жизнь, с утра и до отбоя. По лестнице в казарме – бегом, по территории – только строем. Утренняя зарядка на воздухе раздетыми до пояса. В мороз – в нательной рубашке. Командир взвода Маряхин подбадривает: «Не поддаваться холоду!». Самый главный ритуал – в столовой: тихо войти, стать против своего места, по команде «Садись! К приему пищи приступить!» начинать кушать. Как только старшина даст команду «Встать!», независимо от того, успел ты съесть свою порцию или нет, положено было встать перед своим местом. Затем раздавалась команда «Выходи строиться!». Пищи не хватало, и это была проблема номер один.
Первым делом с нас сняли теплое зимнее фронтовое обмундирование и выдали одежду попроще: вместо телогреек – шинели, вместо шапок-ушанок – буденовки, вместо валенок – ботинки с портянками и голубыми обмотками и т.д. Обмотки заслуживают особого внимания. Во-первых, их нужно было держать либо на ноге, либо смотанными в катушку. В другом виде их просто не намотаешь. Представляете, что бывает, когда при подъеме оказывается, что по какой-то причине обмотка рассыпалась в длинную ленту? А в строй по команде нужно стать обязательно. Что не успел надеть – держи в руках на милость старшины.
По ходу учебы некоторые дисциплины, например, металлообработку, мы осваивали не на территории училища, а в нескольких от него кварталах. Ходили туда строем и обязательно с песней. Несчастный был тот, у кого размоталась обмотка и волочилась по дороге. Шедший сзади практически всегда наступал на распустившийся конец обмотки. Она вилась лентой по дороге, портянка обвисала на ботинке, а выйти из строя можно было только с разрешения командира. И после исправления «аварии» нужно быстро догнать строй и, получив разрешение, занять свое место. Да, сапоги куда удобнее ботинок со шнурками и обмотками!
Придя в училище, все стали простыми курсантами, несмотря на прежние звания. Младших командиров назначило руководство, и они получили соответствующие знаки различия. В училище была строгая, предусмотренная уставом дисциплина. А главное – это была учеба. Свою будущую специальность – артиллерийский техник – мы изучали досконально. Полученные нами знания весьма пригодились на фронте, а практические навыки – в будущей жизни «на гражданке».
В училище мы не только учились, но и несли воинскую службу. В частности караульную. Мне довелось быть и часовым, и разводящим, и начальником караула. Кстати, последнему в течение суток во время несения службы в карауле запрещалось спать. То и дело приходили проверяющие офицеры. Иногда выезжали на практику на завод и в войска. Зимой – на заготовку дров для училища.
Выезд на заготовку дров для нас был событием. От станции к месту работы шли пешком через длиннющие, расположенные вдоль дороги тамбовские деревни. Целыми днями работали в красивом зимнем лесу, а вечером, перед дорогой назад в деревню, где мы питались и спали, разжигали огромный костер, садились вокруг огня и наш командир взвода Маряхин профессионально читал наизусть поэмы Лермонтова. Многие из нас, в том числе и я, впервые познали прелесть настоящей поэзии. Как зачарованные мы слушали «Мцыри», «Бородино» и другие стихи гениального поэта. Вот так авторитетом командира подкреплялась сознательная дисциплина.
Второй раз с нами ездил вновь назначенный командир взвода Бардаков, крупный, красивый мужчина. Он также был прост в общении, и все его уважали. На вечерних кострах он рассказывал нам содержание новых кинофильмов, которые он смотрел не в нашем клубе, а в городе. В частности, рассказал нам о ставшем популярным фильме «Два бойца». Напел песни из этого фильма:
«Шаланды, полные кефали,
В Одессу Костя приводил...»
Однажды ночью нас подняли по тревоге. Выдали оружие и патроны. Марш-бросок. Достигнув леса, мы получили задачу развернуться в цепь, видя только соседа слева и справа. Шли между деревьями, через кусты и завалы, с винтовками наперевес, стараясь не создавать шума. Мы ловили дезертиров, прочесывая лес. Слева раздались крики и какие-то команды.
Оказалось, что напали на землянку, где до нашего прихода прятались дезертиры. Подошли к землянке, осмотрели ее и по команде начали выходить из леса, чтобы построиться и следовать в училище.
И еще об одном событии. Помню, еще в Чернигове у некоторых военных на груди стали появляться наркомовские награды – блестящие знаки «Отличник РККА». За ними толпами ходила молодежь в знак уважения и восхищения. Вот такую-то награду я и получил, завершая обучение и службу в училище. Приказ о награждении подписал Маршал Советского Союза Василевский.
Пришла пора выпуска младших техник-лейтенантов, закончивших наше училище. Объявили назначения. Меня и еще одного выпускника направили на Третий Прибалтийский фронт. Торжественный обед по случаю выпуска. После обеда в новом обмундировании и при офицерских погонах попробовали выйти через проходную. Часовой пропустил без увольнительной записки! Но идти некуда. Пора собираться в дорогу.
Предстоит моя вторая поездка на фронт. Многие выпускники – молоденькие, с длинными юношескими шеями и пушком под носом. Об училище мы уносили добрую память и чувство благодарности.

***
Мне хорошо запомнился день, когда я в Москве сидел в вагоне поезда и смотрел через окно на салют в честь освобождения от немецко-фашистских захватчиков Минска. Это было 3 июля 1944 года. Наш путь лежал до станции Новосокольники. В штабе фронта я и мой товарищ по выпуску получили направление в 364-ю Тосненскую дивизию, которая, как и фронт в целом, в это время наступала. Предстояло сначала на местном поезде проехать на север, а дальше по проселочным дорогам мимо Пушкинских Гор догонять свою дивизию. На дорожных указателях недавно освобожденные Пушкинские Горы назывались по-военному кратко «Пушгоры». Здесь, в Святогорском монастыре, находилась могила великого поэта, а неподалеку – родовое имение Михайловское. Трудно было не побывать там, проезжая мимо этих мест.
Образованный 18 апреля 1944 года 3-й Прибалтийский фронт 21 июля того же года штурмом овладел городом Остров, а 23 июля – Псковом.
Что касается входившей в этот фронт 364-й Тосненской дивизии, то она имела свою славную историю. В составе 2-й ударной армии Волховского фронта эта дивизия непосредственно участвовала в прорыве блокады Ленинграда.
Наш путь был длинным и сложным... В штабе дивизии нас направили в артиллерийский полк и объяснили, как его найти. Магистральная дорога неожиданно кончилась. Согласно указателю мы свернули на проселочную дорогу, которая вела в лес. Это уже Латвия. У границы живут в основном русские. Они нас встретили доброжелательно, угостили молоком. Коров здесь было много, все темно-коричневого окраса, по нескольку голов во дворе. Сено развешивают для просушки на специальных конструкциях из жердей. Из сухого сена формировали большие стога. Водном из них мы и решили переночевать. Но потом почему-то передумали и устроились через дорогу у стоявшего там большого белого дома. Ночью началась бомбежка, но дом не бомбили, однако большой стог был снесен бомбой, что нас спасло от смерти.
В каждой батарее был артиллерийский мастер, подчиняющийся командиру батареи, а по технической части – артиллерийскому технику. Своего блиндажа наша служба не имела, а жили все при батареях. Артиллерийские мастера в батареях были людьми немолодыми, дисциплинированными и старательными.
Особенностью боевых действий в Латвии являлось то, что, советские войска не имели численного превосходства над противником. Однако, не давая врагу передышки, в конце июля и в августе 1944 года наша активность в Прибалтике не только не поубавилась, а даже возросла.
Правда, в отдельных случаях противнику удавалось еще до начала нашей артподготовки отводить свои войска с переднего края в глубину, чтобы мы израсходовали боеприпасы попусту. Не забыть и потери, которые понесли наши батареи и при форсировании реки Гауи, и при контрбатарейных обстрелах, и при вражеских бомбежках. Под Нитауре от одной бомбы погиб весь орудийный расчет гаубицы.
В полосе главного удара фронта дивизион располагался рядом с городом Алуксне, который во время успешной для России Северной войны со Швецией за выход к Балтийскому морю и до 1917 года был известен как Мариенбург. Начальник штаба по телефону приказал мне лично прибыть на огневую позицию пушки, выдвинутой на прямую наводку, но не стрелявшей по техническим причинам. Артмастер батареи не смог исправить пушку. Бери в руки телефонный провод – и действуй.
Совсем недавно здесь, на лесной дороге, немцы захватили повозку с ездовым и лошадью. Линия фронта была прозрачной.
Узнал у связистов, передавших приказ, где нужный провод, и пошел по нему в одиночку. Пересек участок разрушенной железной дороги.
На батарее меня встретил артмастер и из-за кустов пальцем показал, где находится «больная» пушка. Ночью расчет выкатил ее на бровку глубокого оврага, простреливаемую противником. А сейчас был солнечный полдень.
По-пластунски подполз к орудию. Как оказалось, ствол после выстрела задержался на откате. Переворачиваюсь на спину лицом к казеннику. Все понятно. При выстреле выдвинулся из своего гнезда палец-ось рукоятки открывания затвора и при накате уперся в защитный бронещиток. Из полевой сумки достаю большую отвертку и, действуя ею как рычагом, подаю ствол чуть-чуть назад, а другой рукой выдвигаю палец-ось на свое место. Выдергиваю отвертку и накатник беспрепятственно возвращает ствол на место. При этом, как и положено, со звоном выбрасывается стреляная гильза. Этот звон не остался незамеченным противником.
Приказал артмастеру поставить новый шплинт вместо срезанного при выстреле, когда представится возможность.
Пошел к начальству, которое, как мне сказали, находится в красивой гостинице на берегу чудесного озера Алуксне. Каменное светлое здание в два или три этажа. Не разрушено, хотя по нему, сразу видно, стреляли. Начальство, а также командир гаубичной батареи находились в одном из внутренних помещений без окон. В полутьме доложил о случившемся и принятых мерах и подробно описал поломку, чтобы подчеркнуть важность такой маленькой детали, как шплинт.
Еще одно происшествие подобного рода случилось у безымянного разъезда недалеко от города Валка. В результате артиллерийского налета противника одна из 76-миллиметровых пушек была повреждена. Осколок снаряда попал в ствол, образовав вмятину внутри канала. Обнаружив это, я запретил расчету стрелять из этого орудия. Выстрел из такого орудия мог привести к взрыву, который разорвал бы ствол и убил орудийный расчет. Наверное, некоторым приходилось видеть пушку с развороченным в виде розетки стволом, это – результат такого взрыва.
Все дело в принципе действия взрывателя у снаряда. Этот взрыватель срабатывает после двух сильных толчков: первого – от выстрела и второго – от удара по препятствию (цели). Если в канале ствола имеется вмятина, то она и создает второй толчок – снаряд разрывается.
Из командирского блиндажа по телефону поступила команда открыть огонь поврежденным орудием. Еще раз предупредив расчет, что стрелять нельзя, побежал в блиндаж и увидел, что команды отдает отдыхающий командир из положения лежа. В ответ на свои доводы услышал брань и угрозы. Мне ничего не оставалось делать, как позвонить в штаб полка и доложить о случившемся. Оттуда немедленно пришел приказ этим орудием не стрелять, а отправить его в полковую мастерскую для замены ствола, что и было сделано.
Это, конечно, случай исключительный, обычно исправление поврежденных орудий осуществлялось беспрепятственно. Например, вскоре после этого взрывом вражеского снаряда на огневой позиции гаубичной батареи была погнута одна из станин гаубицы, которой орудие упирается в грунт при стрельбе. Погнутая станина необходимого упора не обеспечивает, и стрелять нельзя. Случилось это ночью, а уже утром станина была доставлена в полковую мастерскую, заменена снятой со стоявшего там поврежденного орудия, доставлена на батарею и поставлена на свое место. Вартиллерийском хозяйстве – полная взаимозаменяемость.
С середины сентября наша дивизия участвовала в тяжелых боях за Ригу, где войска буквально прогрызали оборону противника. Когда до столицы оставалось семь километров, нас отвели от этого участка, а Ригу освободили другие войска 13октября 1944 года. После этого 3-й Прибалтийский фронт был расформирован. Нашу 364-ю Тосненскую дивизию включили в состав 3-й ударной армии, той самой армии, которой в недалеком будущем суждено было водрузить Знамя Победы над рейхстагом.
Ведя непрерывные бои и отражая контратаки, дивизия подошла к важному узлу неприятельской обороны – городу Ауце и продолжала вести бои в Прибалтике до конца ноября 1944 года. Затем в декабре по железной дороге передислоцировалась из района Елгавы на территорию Польши.
3-я армия перемещалась в составе 1-го Белорусского фронта. В районе сосредоточения размещалась в лесных массивах. Леса здесь ухоженные, без валежника, пней, штабелей дров, даже хвоя подметена, что было заметно, так как снега не было. Но мороз стоял знатный. Дело было под новый, 1945 год. Раздалась команда: «Устраиваться на земле, блиндажи не строить!». Утром приехало большое начальство и разъяснило, что воину-освободителю разрешается использовать лес для своего обустройства везде, где он только растет. Работа закипела, построили даже баню. Правда, после начала марша задержавшиеся бойцы рассказывали, что баню поляки разобрали.
Началась подготовка к Висло-Одерской операции. Наши батареи заняли позиции недалеко от восточного берега реки Вислы. Для защиты от наводнений по берегам реки были отсыпаны высокие дамбы. На такой дамбе были оборудованы наблюдательные пункты. В одном месте под огнем артиллерии и авиации противника за двое суток через нее был наведен мост. Его длина составила 900 метров. С наблюдательного пункта на нашем берегу был виден противник. В стереотрубу четко просматривались действия отдельных солдат и их неудовольствие, когда кто-нибудь из наших солдат стрелял по ним из карабина. Бойцы, которые стояли здесь летом в обороне и которых мы сменили, рассказывали, как на противостоящих берегах люди без предварительного сговора не мешали один другому ходить к реке за водой, поить из реки лошадей, не стреляли по двигавшейся кухне.
Наступление 1-го Белорусского фронта началось 14 января 1945 года, а через три дня – освобождена Варшава. Город был фактически уничтожен немецко-фашистскими войсками. Жуткую картину мы наблюдали, когда проезжали ночью через горевший город, получив приказ на марш. К началу февраля прошли более 400 километров. Артиллеристы передвигались на «Студебеккерах» с орудиями на прицепе. В кузове под брезентом на жестком каркасе – ящики с боеприпасами и с орудийными расчетами на них.
Вдоль дороги – города и поселки. Наши 122-миллиметровые гаубицы в разное время попадали под бомбежки и обстрелы, в результате которых почти у всех орудий были пробиты резиновые шины на ободе колес. Во время преследования немцев по Польше одна гаубица военного выпуска начала дымить. На большой скорости поврежденные участки настолько перегревались, что заполнение шины горело. Все это случилось в то время, когда полевые мастерские были в движении, связь с ними отсутствовала. Дальше так ехать было нельзя: прогорит шина – и будет авария. Вкачестве временной меры прикрепили к горевшему колесу костыль из прочной лесины и дальше поехали без едкого дыма и огня до условного места, где оставили орудие для ремонта.
В начале февраля 7-й корпус, в состав которого входила 3-я ударная армия, сосредоточился на старой немецко-польской границе для наступления в Восточной Померании.
Для характеристики обстановки в Германии перед началом наступления лучше всего привести оценку, данную маршалом Жуковым: «...В первых числах февраля стала назревать серьезная опасность контрудара со стороны Восточной Померании во фланг и тыл выдвигающейся к Одеру главной группировки фронта». В связи с этим было решено развернуть 3-ю Ударную и ряд других армий фронтом на север. Перегруппировки войск проводились в условиях напряженных оборонительных боев. Дивизионная артиллерия вела бои с танками противника. Попадание снаряда от танковой пушки и выводило из строя орудийный расчет, и приводило в полную негодность орудие.
В разгоревшихся жарких боях отличилась наша дивизия, что было отмечено в приказе Верховного Главнокомандующего от 4 марта 1945 года, и объявлена благодарность всему личному составу за овладение городами Драмбург и Шифельбайн. В такой напряженной обстановке получаем приказ командующего фронтом освободить все дороги к морю для прохода танков. Какой воодушевляющий и многообещающий приказ! Через боевые порядки нашей армии быстро прошли нескончаемые колонны боевых машин, снятых временно с главного направления. А мы за ними, уничтожая появлявшиеся очаги сопротивления.
Вслед за танкистами вышел на побережье Балтийского моря западнее Кольберга наш артиллерийский полк. Вдали от берега еще были видны трубы отошедшего отсюда большого корабля. Случилось это в первых числах марта, а уже в середине месяца соединения 3-й ударной армии сосредоточились на берлинском направлении и приводили себя в порядок после длительных боев и маршей. Все понимали, что предстоят тяжелые и решающие бои с врагом, готовились к ним.
Километрах в двадцати от расположения войск протекал Одер. Его ширина между береговыми дамбами достигала 200–250 метров, глубина составляла от двух до трех метров. Основное внимание в боевой подготовке уделялось преодолению водных преград. Для этого использовались расположенные вблизи реки водоемы. На учебных тренировках водные препятствия преодолевались с применением так называемых подручных средств.
Во всех подразделениях были проведены занятия по применению трофейного оружия «фауст-патрон». С виду – ничего особенного: метровая желтая трубка с большой шаровидной гранатой темного цвета сантиметров 15 в диаметре. Граната кумулятивного действия, очень серьезное оружие ближнего боя. В ней использован эффект концентрации взрывной волны в узкий пучок и фокусирование этого пучка в одной точке. На открытой местности его применять опасно, так же как, например, гранату или бутылку с зажигательной смесью «КС» (бойцы это название расшифровывали как «кто смелый»). На открытой местности летящий фауст и его яркий огненный хвост хорошо видно. Видно и того, кто запустил гранату.
...В Германию пришла весна еще в марте, а в апреле за несколько дней зазеленели деревья. Одновременно с боевой учебой привели себя в порядок и мы: постриглись, помылись и, самое главное, взамен подгоревших и поизносившихся полушубков, телогреек, шинелей и шапок-ушанок получили новое летнее обмундирование. В одних гимнастерках, начищенных сапогах и пилотках мы преобразились. Ведь почти все мы были молодыми. Хотелось быть бравыми. Имевшиеся награды были на виду и позванивали при движении.
Особенно остро нуждалась в замене моя зимняя форма. Как-то еще зимой я находился в окопе старшего на гаубичной батарее Гордеева. Окоп был вырыт в трех уровнях: с боков оставлены два уступа-лежанки, посередине – более глубокий проход к выходу, у изголовья – уступ-стол, сидим по обе стороны этого стола, сверху окоп покрыт брезентом. Вечереет. Пришел ординарец позаботиться об освещении. На столе горит фронтовая лампа, сделанная из латунной артиллерийской гильзы. В качестве горючего применен бензин с добавлением соли, чтобы бензин горел в фитиле и не взрывался. Солдат решил заправить самодельную лампу в горящем состоянии через отверстие в гильзе из жестяного бидона. На бидон перекинулся огонь, и этот факел был брошен в проход. Мне посчастливилось отфутболить его на выход, и он взорвался вне окопа.
У меня обгорели брови и воротник белого полушубка, а сам полушубок и валенки покрылись горелыми пятнами. На яркую вспышку немцы пустили несколько мин. В обгоревшем верхнем обмундировании я воевал вплоть до получения летней формы.
В конце марта армия получила приказ после 30-километрового марша сосредоточиться восточнее Кюстринского плацдарма, находившегося в 60–70 километрах от Берлина. Это означало, что нам предстояло участвовать в сражении за Берлин.
Началось сосредоточение большого количества техники и людей на сравнительно узком и неглубоком плацдарме. Артиллерия нашей дивизии придавалась для усиления корпусов первого эшелона и в ночь на 14 апреля была выведена на Кюстринский плацдарм. Через Одер переправлялись по понтонному мосту. Хотя стремились все делать незаметно для противника, переправа работала под артиллерийским обстрелом. Как только разбивался какой-нибудь понтон, сразу на его место вдвигали запасной. Запасные понтоны были размещены здесь же, вдоль моста, с обслуживающими их саперами. Долгим показался путь через понтонный мост. Наконец машины, урча, стали подниматься на дамбу западного берега реки. Местность была открытая, только кое-где виднелся кустарник. Батареи заняли огневые позиции смененной части. Подыскал себе убежище и я на одной из батарей. Это была щель под фундаментом небольшого одноэтажного дома.
14 и 15 апреля проведены успешные разведки боем, причем вторую из них противник принял за наступление главных сил и раскрыл свою систему огня.
К вечеру 15 апреля к переднему краю придвинулись танки и новые мощные самоходно-артиллерийские установки ИСУ-152 с пушкой-гаубицей калибром 152миллиметра. До появления новых «зверобоев» эти эффективные орудия приходилось таскать отдельно от танков. Пушек и танков установлено так много, что между ними негде было пройти. Расставили свои пушки зенитчики, прибыли прожектористы (в основном женщины-бойцы) со своими установками. Ночью немецкие самолеты стали сбрасывать кассетные бомбы, которые раскрывались в воздухе и «вываливали» на наши головы множество небольших мин, спастись от которых трудно даже в хорошей траншее.
16 апреля в пять часов утра по московскому времени в полной темноте началась артиллерийская подготовка неслыханной силы.
Через тридцать минут по лучу прожектора, направленному в зенит, зажглись все прожекторы. Стало так светло, что было видно, как днем. Оставшиеся немецкие солдаты не могли стрелять, были ослеплены мощными лучами и, как зайцы, убегали прочь. Артиллерийский огонь был перенесен вглубь обороны противника. Пора было сниматься и догонять нашу пехоту.
Прожектористы погасили свои установки. Взошло солнце. Вокруг все было завалено разбитой военной техникой и трупами немцев, бежавших от обрушившегося на них среди ночи шквала огня и лучей света. Артиллерия так обработала немецкую оборону, что и клочка целой земли не осталось. Саперам нечего было делать. Апотом артиллерия вслед за пехотой все время меняла огневые позиции, приближаясь к Берлину.
Но по мере продвижения вперед усиливалось сопротивление немцев. Для ликвидации задержек в наступлении направлялись Илы, которые пикировали на противника и обстреливали его реактивными снарядами.
На Одере и под Берлином впервые увидел реактивные самолеты вообще и немецкие в частности. Превосходство в скорости таких машин перед винтовыми было заметно невооруженным глазом.
Однажды днем на открытой местности мы видели, как был подбит наш истребитель. Машина быстро понеслась вниз и взорвалась при ударе о землю где-то у горизонта. Летчик же, отделившись от самолета и раскрыв парашют, плавно снижался на землю. К месту предполагаемого приземления побежали наши солдаты. Сначала летчик вытащил свой пистолет и приготовился к худшему. Но, убедившись, что к нему бегут свои, спрятал пистолет и начал готовиться к приземлению. Приземлившись, он упал и скоро был окружен плотным кольцом друзей.
Здесь, как и в Померании, у домов сельских жителей – красные островерхие черепичные крыши, просторные крестьянские дворы. Жилые дома – мрачные снаружи, просторные и уютные внутри. Дороги с твердым покрытием, в пределах населенных пунктов – булыжные мостовые, чтобы шоферы сбавляли скорость, а между ними – асфальт. Как правило, дороги обсажены деревьями, в том числе фруктовыми, стволы побелены для защиты от вредителей и одновременно являются своеобразным ограждением.
Чем ближе Берлин, тем больше на дорогах наших войск. Танки и машины идут в несколько рядов, сплошным потоком. В узких местах создаются «пробки». В одну такую «пробку» мы попали ночью. Никакой надежды на продвижение вперед. ­Ивдруг в темном небе появилось яркое светило. Это – осветительная бомба на парашюте, ее сбросил немецкий самолет, перед тем как начать бомбить. Что тут началось! По бомбе стреляли из автоматов, пулеметов, зенитных автоматических пушек. Все замерло, разъехаться невозможно. К всеобщей радости, бомба разлетелась на множество огоньков. Почти сразу после этого мы поехали дальше. Так бомба ликвидировала «пробку».
Фронтовые дороги – это не просто дороги. Приходилось встречать дорожные щиты с надписью: «Водитель! Ты едешь в зоне видимости со стороны противника. Будь внимателен!».
21 апреля войска 3-й ударной армии ворвались на северо-восточную окраину Берлина. Я хорошо помню дорожный указатель с черной надписью на желтом фоне: «Берлин». Об этом фронтовики мечтали все четыре года. Только никто не знал, кто станет непосредственным участником штурма Берлина.
В связи с выходом к Берлину армия получила приказ изменить направление наступления и пробиваться к центру города вместо обхода Берлина с севера.
Были приняты меры по наращиванию ударов для последовательного овладения улицами и кварталами города. Создавались штурмовые отряды, усиленные артиллерией. В эти отряды входили по две-три пушки или гаубицы нашего дивизиона. Орудия в основном применялись на прямой наводке.
В заданный район пушки и гаубицы доставлялись автомашинами в объезд и через проходы в развалинах, а на огневую позицию чаще всего выкатывались боевым расчетом стволом вперед, прикрываясь щитом. Автомашины прятались в витринах домов и в развалинах. Как непросто это было делать, когда улицы простреливались, пожары не прекращались с начала штурма, раскаленный воздух гулял над асфальтом, в домах что-то с треском валилось, сверху падали обломки кирпичей и штукатурки, у стен домов накапливались горы камней. Немецкие бомбардировщики с большой высоты сбрасывали серии бомб, добивая свою столицу. Каждая бомба да еще тяжелые мины, выпущенные из шестиствольных минометов, не только разрушали дома непосредственно, но и от сотрясений при взрывах срывались где-то задержавшиеся куски развалин. С верхних этажей, а особенно со вторых, стреляли автоматчики и фаустники. Как выяснилось, фауст-патроны были заранее складированы в известных местах.
Был случай, когда одна из пушек была установлена у подземного перехода и через него доставлялись боеприпасы.
Пришлось встретиться с мощным оборонительным сооружением – железобетонным бункером в четыре этажа. Наша пушечная батарея была поставлена перед ним, чтобы сосредоточенным огнем пробить его стену. Но к этому времени в бункер уже проникла пехота через пробитый лаз и вела бой внутри. Пушки не стреляли, чтобы не поразить своих.
Полевая кухня находилась в проеме дома и туда время от времени пробирались бойцы, а иногда и голодные немцы. Местное население изредка появлялось на улице, чтобы запастись водой. Воду брали из больших бетонированных бассейнов. Допускаю, что они специально были созданы на случай войны. Видел старика, который на проезжей части улицы под обстрелом с кастрюлькой в руке хлопотал возле убитой лошади.
Нет, не исчерпаны были опасности и ужасы войны первыми ее годами. Всем хотелось выжить в последние дни войны, но бесспорных шансов на это в Берлине не было ни у кого. Совсем потерявших надежду было много, а поэтому, как мне кажется, и ходила легенда о том, что погибшие бойцы как бы предчувствовали свою гибель в скором времени.
Особенно сильные пожары и грохот были 1 мая. Солнце едва пробивалось сквозь густой дым и копоть. Имеется историческое объяснение этому. 30 апреля немцы не приняли наши требования о безоговорочной капитуляции. И войскам был дан приказ – немедленно добить врага. Это и было выполнено 1 мая, а 2 мая в Берлине стало тихо. В полдень берлинский гарнизон капитулировал. Началась массовая сдача в плен немецких войск. Их нескончаемые колонны шеренгами по пять человек (чтобы легко было считать) брели на сборные пункты. Наш дивизион сосредоточился у дороги на пологом зеленом откосе. Рядом расположились танкисты со своим хозяйством. Радиостанция транслировала Москву – исполнялись популярные в то время песни и марши. Для нас война закончилась в Берлине.
Ратный подвиг 3-й ударной армии в боях за Берлин был высоко оценен в при­казе Верховного Главнокомандующего от 2 мая 1945 года. В том числе 364-я Тосненская стрелковая дивизия была награждена орденом Красного Знамени. Мне, принимавшему участие в этих боях, объявлена благодарность. Кроме того, меня наградили боевым орденом Красной Звезды и самой дорогой для меня медалью «За взятие Берлина».
В заключение хочу привести оценку закончившихся боев, данную маршалом Жуковым: «Как участник Берлинской операции, должен сказать, что это была одна из труднейших операций Второй мировой войны. Группировка противника общим количеством около миллиона человек, оборонявшаяся на берлинском стратегическом направлении, дралась ожесточенно. Особенно на Зееловских высотах, на окраинах города и в самом Берлине».

ВИКТОР БАРЗИЛОВИЧ