Клименко Анатолий Иванович
Родился в 1928 году

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ...

Анатолий Иванович Клименко родился в 1928 году, так что по возрасту он не мог быть участником Великой Отечественной войны. Но война не обошла стороной его родной город Полтаву, а следовательно, и его семью. Они оказались в оккупации. И это наложило отпечаток и на всю последующую жизнь. Семилетку закончил позже, о десятилетке в тот момент не могло быть и речи, хотя учился очень хорошо. Поступил в техникум мясомолочной промышленности, специальность обещала сытую жизнь. Однако, начав работать после техникума на производстве, понял, что знаний маловато, и стал мечтать об институте. Но в институт он поступил только в двадцать семь лет, после трех с половиной лет службы в армии. Окончив Львовский политехнический институт, получил распределение (по советским законам того времени) в далекий Казахстан, в город Алма-Ату.
Там он женился в 1961 году, родились дети, жизнь шла своим чередом. Карьера складывалась хорошо, работа нравилась, дочки радовали. Потом семья переехала в Кишинев, а затем и в Пушкино, на родину жены. И везде Анатолий Иванович был уважаем и любим как прекрасный специалист и просто хороший человек. В 1988 году вышел на пенсию. А через двадцать лет, в 2008 году, его не стало.

* * *
Не знаю, с чего начать свое повествование. Пожалуй, начну с того, что в последнее время меня все больше и больше посещают воспоминания о прожитом. В долгие бессонные ночи чего только не передумаешь, начиная с детских лет, когда начал уже помнить себя, и всю вереницу последующих лет. И вот появилось желание написать о своей долгой жизни, а мне уже пошел восьмидесятый.
Родился я 3 июня 1928 года в селе Маниловка Машевского района Полтавской области, в крестьянской семье. Когда мне исполнился год, семья переехала на жительство в Полтаву. Жилье наше состояло из одной комнаты, кухни и застекленной террасы в одноэтажном четырехквартирном домике недалеко от железнодорожного вокзала. Рядом протекала речка Ворскла с красивейшими зелеными берегами. Ходить в школу мне захотелось, когда мне не было восьми лет. Мама говорила, что меня еще в школу не возьмут, что надо год подождать. А я ждать не мог. Тогда мама пошла в школу и узнала, что если нет еще восьми лет, то можно поступить в нулевой класс. Тогда он назывался нулевка. И вот поступив в эту нулевку, я был счастлив и гордился тем, что я уже стал школьником. Свои школьные годы с нулевки и до пятого класса помню плохо, но желание учиться было очень сильное, и в школу ходил я с удовольствием.
Хочу особо сказать о моей маме. Мама – Мария Потаповна, в девичестве Гор- диенко, родилась в 1903 году в селе Карловка, рано лишилась отца, он погиб на русско-японской войне, которая началась в 1904 году. Так как ее отец Потап Гордиенко был унтер-офицером, его семья получала пенсию за погибшего. В семье остались мать, двое детей (кроме Марии еще старший брат Степан) и полуслепой дедушка.
Мама моя в детстве закончила только три класса в сельской церковно-приходской школе. По стечению обстоятельств продолжать учебу дальше не смогла, но, не- смотря на это, была мудрой начитанной женщиной. Она очень много читала, любила юмор, знала много украинских народных пословиц и поговорок.
Мама была добрейшей души человеком. Она очень меня любила, и я всю жизнь отвечал ей тем же. Однако я ей доставлял немало хлопот и переживаний. В принципе, я в детстве был послушным ребенком, но страшным непоседой, а иногда даже хули- ганистым. Немало причинял беспокойства маме, за что она меня наказывала. А наказание было простое. Меня ставили в угол на колени, а при серьезном непослушании насыпали на пол пшено. Мне это наказание давалось очень тяжело, но мама никогда на меня не кричала и не била.
Одно из моих непослушаний запомнилось мне на всю жизнь. Я уже говорил, что недалеко от нашего дома, за огородами и лугом, протекала речка. Ходить купаться меня одного или с ребятами не пускали, и все же однажды я пошел на речку без спроса. Мы с ребятами искупались, а потом увидели, что собирается толпа народа недалеко от нас на берегу. Мы, конечно, тоже пошли посмотреть. Оказалось, что вытащили из воды утопленника и стали откачивать. И вдруг я увидел, как бежит к этой толпе моя мама. Я, конечно, дал деру домой, и хорошо, что меня увидела мама. Я прибежал домой первым и тут же стал на колени. Пришла мама, заглянула в угол, а я уже отбываю наказание. Она мне ничего не сказала, села на стул и заплакала. Я не выдержал и вышел. Она протянула мне руки, я бросился в ее объятия, и мы долго вместе плакали. Это был для меня урок, и после этого я старался не огорчать маму. Потом она рассказывала, что стала меня звать, а я не откликаюсь, ребята сказали ей, что я пошел на речку. Она тут же пошла меня искать и увидела толпу. Ей сказали, что там кто-то утонул. У меня, говорит, ноги отказали, хочу бежать и не могу. Она подумала, что это я.
Рос я непоседой. Когда мама уходила куда-нибудь, то оставляла меня на бабушку и просила из дома не выпускать, но я ухитрялся вылезать через форточку.
Однажды она веревкой привязала меня к дереву, которое росло возле террасы, и я был на привязи, пока не вернулась мама.
А с бабушкой у меня были особые отношения. Мы с ней сотрудничали. Она стала плохо видеть и просила меня вдевать нитку в иголку, а я часто отказывался. Тогда она стала платить мне за каждое вдевание по одной копейке. Меня это заинтересовало, ведь можно было заработать двадцать копеек и купить мороженое. Я стал чаще забегать домой и спрашивать, не нужно ли вдеть нитку в иголку. Бабушка у меня была боевая, она рано осталась без мужа и всю мужскую работу по дому выполняла сама. В молодые годы она сама и траву косила, и с молотком и рубанком дружила. Порядок в доме у нее был не хуже чем в домах, где были мужчины. В старости она совсем ослепла. Когда я стал молодым человеком и по вечерам уходил гулять, она меня всегда спрашивала, хорошо ли я оделся, надел ли шапку и шарф. Я отвечал, что все надел, но она не верила и просила подойти на проверку. Я с вешалки доставал шапку, надевал и подходил к бабушке, наклонялся, и она на ощупь проверяла и успокаивалась, а я снимал шапку и шел гулять.
Был у меня друг детства Сашко Милищук, на два месяца моложе меня. Он жил в нашем дворе с мамой, бабушкой, дедушкой и дядей – родным братом мамы. Мы подружились, когда только научились ходить. Росли мы вместе, были у нас одинаковые увлечения и игры. Вместе гоняли по двору футбол, мячом били окна соседей и убегали со двора, чтобы нам не надрали уши. Мы любили играть в войну, делали себе винтовки и автоматы из досок. Особенно любили играть в огородах, где росла кукуруза в три раза выше нас.
А еще мы любили зимой кататься на санках по льду. За нашим двором был не- большой водоем типа озерка. Санки делали себе сами. К дощечке размером с табуретку привязывали коньки-снегурки. Становились на санки коленками и отталкивались металлическим штырем. Особенно любили кататься, когда снег таял, и образовывались на льду лужи. Мы разгонялись и въезжали в лужу, поднимая волны, как катер на речке.
Каждое лето мы с мамой ездили в свое родное село Маниловку. Там жили две двоюродные сестры мамы, Олена и Мария. И жил с ними очень старенький дедушка с длинной белой бородой. Был у него сарай-мастерская. Он был отличный столяр, я иногда помогал ему что-то подержать и очень любил запах свежей древесной стружки, когда он строгал доски рубанком. Однажды пришел к ним соседский мальчишка, и мы с ним играли. В сенях был глубокий погреб, а среди всякого хлама я обнаружил охотничье ружье. Я сказал мальчишке, чтобы он смотрел, как будет вылетать пуля, когда я буду стрелять. Я взвел курок и нажал на спусковой крючок, выстрела не последовало. Я снова взвел и нажал, и вдруг прозвучал выстрел, сени наполнились дымом. Я испугался и выбежал во двор, а затем в поле. Когда в сени вбежали взрослые, то увидели, что около стенки стоял тот мальчик, весь белый от страха, а рядом с ним в стене – круг, выбитый в штукатурке дробью. По счастливой случайности ни одна дробинка в него не попала. Меня тут же нашли и строго наказали.
Когда нам было по двенадцать лет, мы с Сашком решили завести кроликов. Мы тут же развили бурную деятельность. Начали мастерить клетки для кроликов. Клетки стояли в сарае в два яруса, а кролики плодились так, что мы их даже не считали. Как много надо было иметь клеток для такого количества кроликов? Клетки были у меня в три-четыре этажа у каждой стены сарая. Пол клеток делали из деревянных реек с просветом в один-полтора сантиметра, чтобы помет не задерживался и пол всегда был сухой. Кролики – чистоплотные зверьки. Траву и сено помещали в специальные кормушки. Кролики были умными, они аккуратно выдергивали травинки из кормушки и жевали, не разбрасывая по полу. Клетки мы делали из тарных ящиков, которые брали на тарном складе, перелезая через забор.
Перед самой войной мы с Сашком стали посещать кружок рисования в Доме культуры железнодорожников. У нас были кое-какие способности к рисованию. В конце учебы я нарисовал маслом картину: украинская хатка-мазанка, крытая со- ломой на берегу озера и рядом большое дерево. Все близкие признали, что картина стоящая. Я ее подписал: карт. худ. Клименко и повесил на стенку. Она много лет провисела в доме моих родителей, а потом я забрал ее в Пушкино, и она еще висела у нас в спальне, пока совсем не развалилась.
Когда началась Великая Отечественная война, мне было только тринадцать лет. Хорошо помню немецкие бомбежки. Мы прятались в погребе. Был у нас во дворе общественный погреб с железобетонным перекрытием. Он был разделен деревянными перегородками, и каждая семья имела свой отсек. Там хранили картошку, бочки с огурцами и помидорами. Когда начались бомбежки, погреб переоборудовали под бомбоубежище. Бомбили нас часто, ведь мы жили недалеко от железнодорожного вокзала, где скапливались воинские эшелоны.
Отец работал на железной дороге в отделе рабочего снабжения заведующим продовольственным магазином, и у него была бронь от призыва в армию, так же как и у других работников железнодорожного транспорта, но потом его призвали в армию. Служил он в интендантской части.
Помню потрясающе ужасную картину. На речке наше военное кавалерийское подразделение купало лошадей. И мы тут как тут. И вдруг началась бомбежка, именно по этой кавалерии. Мы увидели страшную картину, как разрывало людей и лошадей и внутренности висели на ветках кустов. Эта картина нас так потрясла, что потом, услышав сирену перед бомбежкой, мы стремглав бежали в бомбоубежище.
Немцы приближались к нашему городу с запада, а с востока от города была большая возвышенность, покрытая лесом. Там мы до войны собирали грибы. На этой возвышенности стояли наши орудия и стреляли по немцам. Снаряды летели над городом, над нашими головами, и где-то далеко разрывались. Нам было жутко. И вдруг все затихло. Немцы вошли в наш город без единого выстрела. Когда мы
увидели немцев, мы смотрели на них, как на чудовищ. У нас рядом с вокзалом был Парк культуры и отдыха железнодорожников. Там была такая красота, просторные аллеи и много-много цветов! И вот немцы вырубили часть деревьев, затоптали все цветы и разместили там боевую технику, обозы, лошадей, палатки. Потом мы стали понемногу привыкать к их присутствию. Зверств особых в городе они не чинили, только перед самым отступлением согнали в здание краеведческого музея евреев и подожгли. Это было чудовищное преступление.
И все-таки, несмотря на оккупацию, нам, жителям города, предстояло жить дальше. Работы нет, средств к существованию нет, денег нет. Особенно тяжело при- ходилось зимой. У нас было печное отопление, но ни дров, ни угля достать было негде. Но мы все же выходили из положения. С противоположной стороны нашей улицы была железнодорожная ветка, по которой доставляли уголь на электростан- цию. Пустые вагоны некоторое время оставляли на этой ветке. Пока вагоны стоят, мы быстренько с ведерком, мешком и веником забирались в вагон и сметали остав- шиеся крошки угля. Один сметает, а другой стоит на посту и смотрит, нет ли кого. Это было воровство, а за воровство немцы на месте расстреливали.
Чтобы как-то прожить, мы с мамой зимой запрягались в санки и тащились в ближайшие села, чтобы поменять оставшуюся одежду на продукты питания. Мы дожили до того, что нам самим нечего было надеть.
Потом для выживания мы с Сашком стали из сажи и какой-то смазки делать гуталин, крем для обуви. Сколотили специальные ящики из досок, надевали их на плечо с помощью ремня, брали сапожные щетки, бархотку и ходили в расположение немцев, предлагали почистить им сапоги. Мы были жалкими мальчишками, и немцы давали нам кто буханку хлеба, кто банку консервов, кто одну немецкую марку. Жизнь заставила заниматься таким делом. В городе в немецких частях были итальянцы, и мы узнали, что они едят лягушек. Мы стали их ловить в болотце и менять на хлеб.
Я уже говорил, что недалеко от нас была железнодорожная станция. Рядом был паровозоремонтный завод. Немцы завербовали наших специалистов для ремонта па- ровозов. На этом заводе стал работать Сашкин дядя. От него мы узнали, что немцы организовывают техническое училище и набирают молодых ребят на учебу. Они же думали, что завоевали Советский Союз на веки вечные и решили готовить молодых рабочих для работы на немецких предприятиях. В этом училище платили стипендию немецкими марками и давали продовольственный паек. Мы с Сашком решили поступить в это училище, ведь надо было выжить в этих невероятно тяжелых условиях. Руководил этим училищем немецкий гражданский специалист.
Нас обучали слесарному делу. Каждый имел свой верстак, тиски и ящик с инструментами. Первым заданием было сделать молоток. Нам показали образец. Давали кузнечную заготовку молотка, и мы должны были напильником его так
обработать, чтобы все углы молотка были строго прямыми, снять фаски, а потом его отполировать, чтобы блестел, как зеркало. Задача была трудная. Не каждый мог справиться с ней. Надо было все выполнять с немецкой точностью. Требования были очень жесткими. Если у кого-то не получалось, его лишали стипендии и продовольствия, а потом и выгоняли. Но у нас с Сашком был уже небольшой опыт в слесарных делах. Мы уже умели держать в руках напильник и даже паять. Во-первых, Сашкин дядя был слесарь, и он нас уже кое-чему научил. Во-вторых, мы до этого делали за- жигалки для продажи. Зажигалки делали из гильз винтовочных патронов и крупнокалиберных пулеметов. Это были настольные зажигалки. Колесики и кремни мы доставали у немцев, а дальше сами мастерили и паяли. Заработок был неплохой.
Практика эта нам пригодилась, и у нас получалось, однако мы нередко получали затрещины от нашего учителя. Когда мы освоили изготовление некоторых изделий, нам дали задание изготовить из толстой листовой стали немецкого орла со свастикой. Эта работа нам давалась очень тяжело. Но выполнить ее нам так и не удалось.
Наши войска перешли в наступление, и немцы готовились отступать. Как-то мама не пустила меня утром на работу. И как раз в этот день ребят домой с работы не отпустили. Лучших наших специалистов тоже домой не отпустили. В этот день их всех погрузили в грузовые вагоны и отправили в Германию. Сашке как-то удалось ускользнуть, а его дядю увезли.
Вернулся он из Германии после Победы, говорил, что там с ним обращались неплохо. Работал он у какого-то фермера. А вот на родине после возвращения устроиться на работу он нигде не мог. Как только узнавали, что он был в Германии, тут же отказывали. А нам с Сашком удалось избежать неволи.
Когда наши войска перешли к наступлению, начались бомбежки уже нашей авиацией. Опять мы прятались в погребе. Однажды рядом с нашим домом разорвалась бомба и обрушила угол дома. Жить в нем стало уже невозможно. Мы перебрались в наше родное село, в дом, где я родился. Так мы снова стали сельскими жителями. После освобождения в селе опять организовали колхоз. Мне тогда было уже пятнадцать лет, я был рослый здоровый парень и считал себя взрослым. Я сразу же стал работать в колхозе. Это время работы в колхозе стало для меня незабываемым. Я освоил почти все специальности колхозной работы, познакомился с бытом села, все это давалось не- легко, потом появилась сноровка, и я практически не отставал от других.
Раньше, до войны, мы с мамой приезжали только на время. Тогда я целыми днями пропадал на колхозном дворе. Меня здесь все интересовало. Особенно я был счастлив, когда мне удавалось посидеть в тракторе, на косилке или сеялке. А теперь я здесь жил...

АНАТОЛИЙ ИВАНОВИЧ КЛИМЕНКО