Носков Кузьма Иванович
Родился 14 ноября 1919 года
в Орловской губернии, в те годы – Тульской

Мои родители были свидетелями и участниками грозных лет Великой Отечественной войны.

ВОСПОМИНАНИЯ ДОЧЕРИ

Отец, Носков Кузьма Иванович, родился 14 ноября 1919го­да в Орловской губернии (в те годы – Тульской). Он мало делился своими воспоминаниями о военных годах, может быть, считал это обычным делом – ведь все его сверстники были участниками тех событий, и потому война с фашистами, которая выпала на их молодые годы, была одна на всех и судьба у них была почти одна на всех. Поэтому, наверное, они не часто рассказывали друг другу о тех событиях. Конечно, они что-то вспоминали при встречах с такими же фронтовиками, но их устремления к мирной жизни были так велики после того кошмара, который выпал на их долю, что больше говорили о насущном, и только иногда я могла слышать воспоминания о войне. Воспоминания эти всегда всплывали по какому-либо случаю. А случаи такие возникали довольно часто, когда в квартиру приходил врач, помогавший моему отцу бороться с последствиями контузии, из-за которой он приобрел хроническое заболевание легких. И в больницах ему приходилось лежать очень часто.

Отец был призван в Красную Армию для прохождения срочной службы еще в мирном 1938 году. Срок его службы должен был закончиться осенью 1941 года. Но вернуться домой не получилось – началась Великая Отечественная война. Его часть была отправлена на Белорусский фронт. О сражениях он почти никогда не рассказывал. Поначалу, может быть, считал, что я еще мала, а с годами те тяжелые воспоминания отступали все дальше и дальше. Да и мне не приходило в голову его расспросить о тех далеких событиях. Что же я могу рассказать из того немногого, что сохранилось в моей памяти...
Однажды, когда я простудилась и у меня поднялась высокая температура, долгое время болезни я находилась в полусне. Очнувшись, увидела своего отца, сидевшего возле меня. Температура спала. Он снял с моей головы влажное полотенце. Папа сказал, что от высокой температуры я даже немного бредила. Я в свою очередь поинтересовалась, что я говорила в бреду. Папа сказал, что что-то не очень связное. И я спросила:
– Почему когда ты болеешь, то все время во сне как будто бы бежишь от кого-то, а тебя кто-то догоняет.
И он рассказал мне один эпизод из своих военных лет. Он рассказал, что когда он болеет и у него поднимается высокая температура, ему постоянно снится один и тот же сон, в котором он убегает от злющих немецких собак. Я тогда очень обрадовалась за отца, что это только сон.
– Если бы это был только сон, – сказал папа и показал свою руку, которую он не успел спрятать под фуфайку, закрыв рукой голову. На руке остались рваные раны от зубов немецких овчарок. Его успели отбить его однополчане. На мой вопрос: «Агде ты с ними встретился?» – он сказал, что это было в Белоруссии. Они тогда ночью переправлялись со своим формированием через реку Оршу на территорию, где бесчинствовали фашисты. Это была осень. Переправившись через реку, красноармейцы не могли просушить свою одежду, не разведя костров. Костры же разводить строжайше запрещалось, т.к. это указало бы на место их переправы. Мой отец отделался «легко». Его отряд сумел переправиться через частично замерзшую реку и отбиться от своры немецких собак. Отцу повезло, т.к. он остался жив, только попал в госпиталь с двухсторонним воспалением легких. Это заболевание молодой организм сумел победить, но всю жизнь он дышал только одним, частично действующим легким, второе полностью было атрофировано. Многие его однополчане из госпиталя не вернулись, так и не дожили до великого Дня Победы.
Еще одно воспоминание моего отца. В Белоруссии он случайно встретил своего отца, Носкова Ивана Кузьмича, 1901 года рождения, который был призван на войну 12 декабря 1941 года. Они сумели накоротке пообщаться друг с другом, и каждый ушел со своим полком. Потом папа рассказывал, что до конца 1942 года он получал от своего отца письма. А с начала 1943 года не было ни одной весточки. Папа всегда считал, что они потеряли друг друга после его контузии. Папу накрыло взрывной волной, и он потерял сознание. Когда сознание вернулось, первое что увидел – убитых своих однополчан, так же, как он, засыпанных землей. Опять госпиталь. Повреждение барабанных перепонок. Слух частично был восстановлен, но тугоухость сохранилась на всю жизнь. Со своим отцом (моим дедом) у них переписка прервалась. Домой, жене моего деда, пришло сообщение, что Носков Иван Кузьмич пропал без вести. А в 1944 году пришла похоронка, что он погиб в бою 20 февраля 1944 года, захоронен в Ленинградской области в братской могиле.
Младший брат деда, Носков Борис Кузьмич, погиб: 15 января 1945 года, захоронен в Восточной Пруссии, м. Трапенец, также был убит в бою.
Мой папа продолжал воевать до конца войны. Еще в мирное время в армии при прохождении срочной службы получил профессию водителя, во время войны был рядовым красноармейцем, на тягачах к передовой подвозил пушки и другую военную технику, а иногда приходилось привозить на передовую полевую кухню, которую все ждали с нетерпением. Про тягачи и пушки говорил мало и редко, а с полевой кухней мне вспоминается такой эпизод из моей жизни. Когда я отказывалась от еды, то папа шутил и говорил, что я – «серая пуговица» (по его иерархии), потому что я не понимала значения каши для полноценной жизни, за которой на войне даже генералы (с блестящими пуговицами) стояли в очереди за добавкой, если эту кашу готовил им папа. Чего, конечно, быть не могло. Мама смеялась и говорила, что все это он придумал для поднятия своего престижа в кулинарии. Миф о его кулинарных способностях мама развеивала в пух и прах, говоря, что его пушки каши никогда не ели, а к кухне он имел доступ только когда стоял в очереди со своим котелком.
Вот так меня в детстве знакомили с войной.
Про маму. Носкова (до замужества Вепринцева) Ульяна Ильинична 1917го­да рождения. До и во время войны проживала в Орловской области. В октябре 1941 года Орел был занят фашистами. Наши войска вынуждены были отступить к Туле. Вся Орловская и частично Тульская область попали под оккупацию немецко-фашистских войск. Началась тяжелая пора выживания. Мамина старшая сестра с трехлетней дочерью только и успела взять с собой самое необходимое и уйти вместе с односельчанами в лес. Лошадей не было, на себе много не унести. Все что не смогли взять в узелок с детскими вещами, соседка порекомендовала прикопать в куче перепревшего навоза. Собирались быстро, времени на раздумье не было. Думали, что уходят ненадолго и скоро придут наши и все смогут вернуться в свои дома. Все оказалось иначе. Холодную осень и часть зимы пришлось прожить в лесу. Односельчане соорудили себе из веток и снега какое-то укрытие, где и пришлось жить в суровые морозы 1941 года. Сами отощали до последней степени. Детей переодеть не во что, накормить нечем. Моя трехлетняя двоюродная сестренка осталась почти раздетая. Из теплой одежды у тетки было с собой только одно ватное одеяло, в которое она заворачивала свою дочку. Но и оно не согревало. Девочка простыла и заболела. Лекарств нет. Хвоя, сухари и кипяток – это было и едой, и лекарством. Мыться негде. Появились вши. Дети от этой напасти очень мучились. Сестренку каким-то чудом смогли спасти, но появилась другая напасть – по всему телу ребенка высыпали чирьи. С этим справиться было почти невозможно. Но скоро наши – вероятно, это были партизаны – забрали женщин и детей в свой лагерь. Это было спасением. Поочередно женщины ходили на строительство взлетно-посадочной полосы, а свободные от работы присматривали за детьми.
А еще через некоторое время наши войска выбили немцев с занятой ими территории, и жители смогли вернуться домой. Что увидели вернувшиеся сельчане? Свои сгоревшие или полуразрушенные дома. Вещи, спрятанные в куче перегноя, сгорели вместе с самим перегноем. Жить негде. У трехлетней сестренки из-за недолеченного воспаления легких начался туберкулез. Тетка так ослабла, что за дочерью ухаживать сама уже не могла. Моя мама стала выхаживать их обоех. Маму взяли на ферму доить коров. Это спасло и тетку, и ее маленькую дочь. Мама смогла каждый день приносить им по литру молока, который ей полагался за работу на ферме.
О коровах – отдельный рассказ. Когда выбили немцев, то живности почти не осталось. С маленькими детьми без коров было совсем плохо. Мама с бабушкой в это время жили в общежитии научной селекционной станции. Мама была молодой и очень активной. Решением общего собрания ей надлежало ехать в Ярославль для получения по предварительной договоренности нескольких коров. Война еще не закончилась. Шел только 1944 год. Военное положение на всех дорогах. В поезд просто так не попасть. Денег на дорогу выделили мало, но добавили 3 бутылки водки. Вот с таким «богатством» и нужно было добраться до Ярославля. Мама взяла с собой в дорогу шерстяные носки, связанные ею кофту и беретку. Решила ехать не по железной дороге, а на попутных машинах. Водка очень пригодилась. А смекалка подсказала – три поллитровые бутылки разделить на шесть «чекушек». Частые пересадки с одной попутной машины на другую требовали каждый раз оплаты проезда. «Чекушки» выручали, а деньги сберегались на обратную дорогу.
До Ярославля она добралась за неделю. По маминым воспоминаниям, встретили ее очень добросердечно. Обогрели, натопили баню, накормили. Дали возможность выспаться и попросили выступить перед собравшимися колхозниками, рассказать о выживании на оккупированной территории. Мама всегда со слезами вспоминала, как ее это все растрогало. Она нарядилась в свою лучшую вязаную кофту, шерстяные носки и белую связанную крючком беретку. Вышла на сцену, смогла что-то сказать и от пережитого разревелась так, что дальше говорить уже не смогла.
Теперь надо было каким-то образом доставить полученных коров целыми и невредимыми. Обратная дорога заняла больше времени. Забот тоже прибавилось. Нужно было договориться с железной дорогой о грузовых платформах, позаботиться о корме для коров. Прямой дороги от Ярославля до Орловщины не было. Значит, перегружать будут в Москве. Как это все сделать молодой и неопытной? Но в свои силы она верила, и судьба была к ней благосклонна. С большими трудностями коровы были доставлены по назначению. Маму за это наградили отрезом на платье. А она за дорогу так привыкла к своим коровушкам, что попросилась присматривать за ними на ферму. Просьбу ее удовлетворили.
Во время оккупации немцы заняли лучшие дома. Общежитие, в котором жили мама и бабушка, немцы не заняли, но каждый день наведывались для проверки документов и порядка. Многих молодых ребят и девушек отправляли в Германию, но некоторых не трогали, их использовали для работ по обслуживанию немецких солдат и офицеров. Наши женщины должны были им готовить пищу, мыть полы в штабе, стирать белье. В общежитии, где жили в основном молодые девушки, вдовушки и бездетные женщины, немцы вывешивали график и очередность уборки штаба.
Попасть в штаб на работу боялись все молодые и пригожие девушки. Кому-то это удавалось, а кому-то нет. Для того чтобы избежать этой участи, мама специально обварила себе руку кипятком и не давала ей долго заживать. Бабушка моя была кроткая и ласковая. Глядя на мучительные мамины боли, бабушка над ней проливала слезы, но помочь ей ничем не могла, понимая, что уж лучше терпеть эту боль, чем боль надругательства.
Но однажды моя кроткая и ласковая бабушка не вытерпела и очень резко отчитала маму. Мама по характеру была прямой противоположностью бабушке. Мама была смелая до отчаяния. Однажды мама на несколько дней спрятала под своей кроватью связного, которому необходимо было установить количество немцев, находившихся в поселке. Кто-то из немцев заметил появление молодого незнакомого парня. Они очень боялись наших партизан. Немцы тут же перекрыли все выходы из поселка. Этому связному уйти было невозможно. Не могу вспомнить мамин рассказ, как она смогла его спрятать в общежитии у себя под кроватью. Тогда кровати были высокими и обязательно занавешивались подзорами. Шкафов, как правило, не было или они были большой редкостью. Все свои пожитки девушки хранили в сундуках или чемоданах. Чемоданы ставили под кровать. Как ей удалось незаметно провести и спрятать этого связного у себя под кроватью, не представляю. Но очень хорошо помню, как не один раз бабушка, ругая маму за ее смелость и безрассудство, вспоминала этот случай. В комнате этого общежития жили несколько человек, и бабушка потом не раз говорила, что мама, спасая одного, могла лишить жизней многих. Если бы немцы узнали, где прятался связной, то вряд ли кто-либо, из проживавших в этой комнате уцелел бы.
Еще больше меня удивляло то, что она ведь и вывести его смогла ночью из комнаты, когда несколько дней спустя немцы сняли охрану вокруг поселка. Бабушка рассказывала, что все эти дни они жили, как на пороховой бочке, ежеминутно ожидая расправы.
И еще один эпизод из воспоминаний моих родных из жизни военного тыла мне очень запомнился.
Когда отогнали немцев, через поселок, где жили мои мама, бабушка, тетка и двоюродная сестра, шли наши солдаты. Было лето. Солдаты были измотаны войной, многие имели ранения, совместимые с жизнью, но жара и антисанитария делали свое дело. Один из солдатиков был совсем молоденький. Он был легко ранен со спины в плечо. Ранение было, видимо, нетяжелым, в госпиталь с таким ранением не отправляли, а на месте перевязать и обработать рану то ли было некому, то ли некогда. Когда шли наши солдаты через населенные пункты, то им иногда давали возможность немного передохнуть. Все женщины выходили им навстречу, плакали и помогали, чем могли. К маме обратился тот самый молоденький солдатик, который был ранен в плечо. Он попросил маму перевязать его. А чем перевязать? Никаких перевязочных средств ни у него, ни у мамы не было. Он достал из вещмешка свежую нательную рубаху, флягу со спиртом, кусочек хозяйственного мыла и перочинный нож. Старую рубаху снять с него было невозможно, она прилипла к ране с запекшейся кровью. Мама отвела его на пруд, размочила запекшуюся кровь на рубахе, и, когда ей удалось снять с него эту рубашку, бабушка моя чуть не потеряла сознание. Внутри раны что-то темнело, в самой ране и вокруг ее копошились черви. Пока бабушка стирала и сушила на солнце старую рубашку, мама прокалила нож на огне, протерла его спиртом, вытащила осколок и, как могла, очистила его рану от гноя и червей. Из старой рубашки сделали бинты и ими перевязали солдата. В благодарность за все он подарил маме и бабушке тот маленький кусочек мыла, который остался после стирки. Напоследок мама спросила его имя.
– Юрий, – сказал солдатик.
А мама пообещала ему:
– Если у меня будет сын, то назову его твоим именем.
В 1947 году родился мой брат Юрий.

ЛЮБОВЬ АМПИЛОГОВА, ДОЧЬ